Шаронов михаил савинков всемирно исторический судебный процесс. «Что они с моей Россией сделали!»: слово и дело Бориса Савинкова. Противостояние с большевиками

Конец XIX и начало XX века – это время расцвета революционного движения в царской России. Его носителями в подавляющем большинстве были молодые люди из обеспеченных семей. Они громогласно заявляли, что борются за счастье народа, однако, этот самый народ знали чрезвычайно плохо. В основном революционно настроенная публика руководствовалась различными философскими идеями, в которых народ рассматривался лишь как безликая масса, служащая орудием для достижения мифических целей.

Но почему сытая и благополучная молодёжь ударилась во всё тяжкое? Чего ей не хватало в жизни? Скорее всего, заевшимся и изнывающим от безделья барчукам не хватало остроты ощущений. Обеспеченная спокойная жизнь казалась им слишком пресной. Этой публике хотелось чего-то неординарного, яркого, бурлящего, чтобы каждый новый день не был похож на прошедший. Это желание удачно совпало с теми социальными противоречиями, которые накопились в Российской империи за последние 150 лет.

Вот поэтому на русской земле и стали появляться различные революционные партии. В принципе, ни в одной партии нет ничего плохого. Борись за права людей, митингуй, добивайся изменений в конституции, в законах. Всё это можно решить мирным путём, принуждая власть идти на компромиссы. Однако русские революционеры избрали главным своим орудием террор. Они начали убивать царствующих особ, министров, чиновников, а преуспели больше всех в этом эсеры или социалисты-революционеры. Самым же кровавым террористом среди них стал Борис Викторович Савинков (1879-1925).

Личность эта довольно примечательная. В ней огромное самомнение переплеталось с наплевательским отношением к жизни людей. Сами эсеры характеризовали Савинкова, как человека авантюрного, с богатой фантазией, чрезвычайно субъективного, увлекающегося, мечтающего о яркой жизни. Следует сказать, что яркую жизнь Борис Викторович получил в полной мере. Вот только конец этого революционера-мечтателя был отнюдь не ярким, а очень даже прозаическим. Суд, тюрьма и непонятная смерть. То ли он покончил жизнь самоубийством, то ли его убили – это по сей день неизвестно.

Родился революционер-террорист 19 января (по старому стилю) 1879 года в городе Харькове. Вскоре семья переехала в Варшаву, где отец Виктор Михайлович стал служить военным прокурором. Мать Софья Александровна занималась драматургией, писала пьесы и повести. У Бори был старший брат Александр. Он стал социал-демократом, попал в ссылку и покончил с собой в 1904 году. С отцом тоже случилась беда. Под конец жизни он оказался в психиатрической лечебнице, где и умер в 1905 году.

Сам Борис вначале учился в гимназии в Варшаве, а затем поступил в Петербургский университет. Там он начал грызть гранит науки, мечтая стать юристом. Но эту мечту не удалось воплотить в жизнь. Молодого человека выгнали из университета за участие в беспорядках. После этого Савинков с головой окунулся в революционную деятельность. В 1901 году его арестовали, а в начале следующего года выслали из столицы и отправили на постоянное место жительства в Вологду (подстоличная Сибирь). В этой своеобразной ссылке он попал под влияние эсеров и стал социалистом-революционером.

В 1903 году новоиспечённый эсер бежал из ссылки и оказался в Швейцарии. Там он стал членом боевой организации эсеров, которую курировал такой человек как Евно Азеф . Боевая организация занималась террористическими актами, и Борис очень быстро занял лидирующее положение среди своих подельников. Именно он руководил такими громкими террористическими актами как убийства министра внутренних дел Плеве и великого князя Сергея Александровича (дяди Николая II) в 1904-1905 годах.

В 1906 году произошло неудачное покушение на вице-адмирала Чухнина, командующего Черноморским флотом. Стреляла в него эсерка Екатерина Измайлович. Она ранила командующего в плечо и живот, но тот остался жив. Саму же террористку тут же расстрелял военный патруль по личному приказу адмирала.

Руководил этим террористическим актом Борис Савинков. Власти его арестовали и посадили в севастопольскую тюрьму. Но главный террорист бежал из неё 16 июля 1906 года, покинул Россию, перебрался в Румынию, а затем, попетляв по Европе, осел в Париже. В этом городе он познакомился с Зинаидой Николаевной Гиппиус – поэтессой, писательницей, литературным критиком, идеологом русского символизма.

Попав под её влияние, Борис Викторович занялся литературной деятельностью. Он написал такие произведения как «Воспоминания террориста» и «Конь бледный». Гораздо позже из-под его пера вышли роман «То, чего не было» и повесть «Конь вороной». Все эти произведения были написаны под псевдонимом В. Ропшин.

В конце 1908 года стало известно, что один из главных лидеров эсеров Евно Азеф является агентом царской охранки. Это был страшный удар для боевой организации. Сам Савинков долго не хотел верить, что его непосредственный куратор был провокатором. Он выступал в его защиту, но затем поверил в двурушничество Евно Азефа. Борис Викторович сам вызвался его убить, но бывший эсеровский лидер бежал.

Как результат, 1909 год стал концом боевой организации эсеров . Её захлестнул кризис недоверия, вылившийся в бездеятельность. И всё же Савинков пытался организовать теракты, но все они оказались безуспешными. В 1911 году боевая организация была официально распущена и прекратила своё существование. После этого Борис Викторович начал вести жизнь обычного обывателя. В 1912 году он женился второй раз (первый брак в 1899 г.). В этом браке у него родился сын Лев, умерший в 1987 году во Франции. Казалось, что яркая, наполненная событиями жизнь закончилось, но после Февральской революции 1917 года всё изменилось.

В начале апреля 1917 года Борис Савинков приезжает в Россию. Его благосклонно встречает эсер Керенский, и бывший революционер-террорист очень быстро становится заместителем (товарищем) военного министра. Борис Викторович налаживает дружеские отношения с генералом Корниловым. Именно по его настоятельной рекомендации того назначают верховным главнокомандующим. И Савинков, и Керенский, и Корнилов ратуют за продолжение войны против Германии до победного конца, тем самым они выражают преданность Антанте и союзническому долгу.

Сидят Корнилов (слева) и Савинков

В конце августа, когда начался Корниловский мятеж, Борис Викторович остался верен Временному правительству. Он даже предлагал Корнилову прекратить наступление на Петроград, но Керенский заключил союз с большевиками, что вызвало резкое неприятие у бывшего революционера-террориста. 30 августа он сложил с себя все полномочия и подал в отставку. Его обвинили в заигрывании с Корниловым и в начале октября 1917 года исключили из партии эсеров.

В том же месяце после Октябрьского переворота Савинков ушёл в подполье и начал бороться с большевиками. В марте 1918 года создал Союз защиты родины и свободы. Эта была боевая организация, в которую вошло много офицеров. Её целью стало свержение власти большевиков. Борис Савинков организовал восстания в Муроме, Рыбинске, Ярославле. Им был проведён кровавый рейд в Белоруссии. Но к началу июня все эти восстания подавили, а многих участников Союза арестовали.

Савинков всячески помогал белому движению. Искал союзников за границей, встречался с Черчиллем, Пилсудским. В 1919 году портреты бывшего революционера-террориста были расклеены по всему Петрограду, и большевики обещали за его голову большую награду. Но наш герой был неуловим. В 1920 году он обосновался в Польше, наладив хорошие отношения с Пилсудским. В Варшаве Борис Викторович создал Русский политический комитет и начал формировать 3-ю русскую армию.

Он ставил перед собой целью сокрушить большевистский режим и на штыках верных ему войск и народном гневе въехать в Москву на белом коне . Савинков говорил, что он является вождём всех антибольшевистских сил России и назвал их «зелёным движением». Свою армию бывший революционер-террорист сосредоточил на границе с Белоруссией.

Но большевики захватили одного из помощников Бориса Савинкова и перевербовали его. Этот человек раскрыл все планы своего вождя, а также наличие и концентрацию войск у границы. Большевистское правительство послало полякам ноту протеста. Концентрация большой армии на границе противоречила мирному договору между Польшей и Советской Россией от 18 марта 1921 года. В результате этого в октябре 1921 года Пилсудский был вынужден выслать Бориса Викторовича из страны, а его армия была расформирована.

В декабре несостоявшийся диктатор России прибыл в Лондон. Там с ним встретился торговый представитель Советской России Леонид Борисович Красин. Он без обиняков предложил Савинкову сотрудничать с большевиками. Но тот отверг попытку вербовки и даже рассказал о ней англичанам. После этого наш герой осел в уже родном ему Париже и начал налаживать контакты с различными националистическими движениями.

Большевики судят Савинкова (стоит слева)

Но он уже был никому не нужен и неинтересен. В то же время Борис Савинков продолжал представлять потенциальную опасность для Советской России, так как являлся руководителем всё ещё боеспособного антисоветского подполья. Поэтому под руководством Дзержинского была разработана тайная операция под названием «Синдикат-2». Её претворение в жизнь началось в мае 1922 года.

Чекисты придумали вымышленную либерально-демократическую организацию, действующую в глубоком подполье в России. Вскоре об этой организации узнал Борис Викторович. Он начал активно сотрудничать с ней. Началась переписка, переброска тайных агентов на территорию России, встреча с представителями организации на нейтральной территории. Чекисты делали всё, чтобы заманить своего заклятого врага на свою территорию. И, в конце концов, у них это получилось.

В начале августа 1924 года Савинков принял решение ехать в СССР. 15 августа 1924 года Борис Викторович, его помощники Александр Дикгоф-Деренталь с женой Любовью и Фомичёв перешли границу в Белоруссии. Они добрались до Минска и 16 августа были арестованы сотрудниками ОГПУ. Уже 18 августа оказались в Москве на Лубянке.

Приговор Борису Савинкову был вынесен 29 августа 1924 года . Его приговорили к расстрелу, который сразу же заменили 10-летним тюремным заключением. Осуждённый официально признал советскую власть и послал письма руководителям белой эмиграции, призывая их прекратить всякую борьбу с первым в мире государством рабочих и крестьян. Большевики поместили бывшего врага в 2-комнатную камеру с правом гулять в парке, посещать 1 раз в неделю театр и ресторан.

Такая жизнь, которая мало напоминала тюремную, продолжалась вплоть до 7 мая 1925 года. В тот день утром Борис Викторович написал письмо Дзержинскому, а поздно вечером, придя с прогулки, выбросился из окна 5 этажа и упал во двор тюрьмы. По официальным данным смерть наступила через 30 минут после падения.

Последний путь эсера Савинкова

Есть предположение, что Борис Савинков не сам выпрыгнул из окна, а ему помогли. Причём сбросили в лестничный пролёт и лишь потом тело перенесли в тюремный двор. Но данная версия мало похожа на правду, так как бывший революционер-террорист уже не представлял никакой опасности для советской власти. Наоборот, его смерть повлекла за собой много лишних и провокационных разговоров, особенно за границей.

Но как бы там ни было, а сам факт смерти пламенного борца за счастье народа остаётся неоспоримым фактом. Неизвестно только место захоронения этого человека. Скорее всего, его кремировали, чтобы не осталось ни следов, ни памяти. Насчёт следов получилось, а вот память осталась. Уж больно колоритной фигурой при жизни был Борис Викторович. Его имя попало в историю, а поэтому кануть в небытие оно уже не смогло .

Борис Викторович Савинков боролся и с монархией, и с большевиками. Его методы не отличались гуманностью. В качестве главного для достижения цели Борис Викторович использовал тактику террористических актов. Готовил он покушение и на Ленина, видя в нем главного врага России. Но замыслам одного из лидеров партии эсеров не суждено было сбыться. Борьба длиною в жизнь завершилась поражением.

Против течения

Борис Викторович родился в семье революционера в 1879 году. Его отец откровенно не любил действующую власть и всячески ее критиковал. Виктор Михайлович работал в судейской системе в Варшаве. Мать Бориса - Софья Александровна (в девичестве - Ярошенко) - родилась в Польше. Она, кстати, приходилась сестрой известному художнику Николаю Александровичу Ярошенко.

Детство Бориса Викторовича прошло в Варшаве. Он сначала учился в местной гимназии Высшего образования, а затем поступил в Петербургский университет. Но окончить его не сумел из-за участия в массовых беспорядках, спровоцированных студентами. Савинкова не просто исключили, ему запретили поступать в любое другое учебное заведение, находящееся в России.

Первый раз Бориса Викторовича арестовали в 1897 году в Варшаве именно за революционную деятельность. Оказавшись на свободе, Савинков примкнул к группам социал-демократического направления - «Социалист» и «Рабочее знамя». Вскоре его вновь арестовали с той же формулировкой, но через короткое время отпустили. И в 1899 году Борис Викторович женился на Вере Глебовне Успенской, дочери писателя Глеба Ивановича. Активно печатался в газете «Рабочая мысль», а затем перебрался в Германию, чтобы продолжить учебу.

В 1901 году Савинков оказался среди пропагандистов «Петербургского союза борьбы за освобождение рабочего класса». Естественно, подобная деятельность не могла закончиться ничем хорошим. Бориса Викторовича в очередной раз арестовали за революционную деятельность. Но теперь, учитывая «хроническое заболевание», его отправили в ссылку в Вологду. Там же поселилась и его семья. На новом месте Савинков получил должность секретаря консультации присяжных поверенных при Вологодском окружном суде.

Находясь в ссылке, Борис Викторович не думал отказываться от своих политических взглядов. И вскоре он опубликовал статью под названием «Петербургское рабочее движение и практические задачи социал-демократов». Это творение было тепло принято единомышленниками. Более того, сам Владимир Ильич Ленин отметил способности молодого революционера. Но к этому времени Савинков понял, что его возможности в социал-демократии практически исчерпались. Просто размышлять с умным видом о том, что лучше и что правильно, он уже не мог. От теории Борису Викторовичу хотелось перейти к практике, а социал-демократические рамки не позволяли ему сделать этот важный шаг. Поэтому Савинков, после длительного размышления, пришел к выводу, что его место среди левых эсеров. На этот выбор повлияло и знакомство с лидером этого течения - Виктором Михайловичем Черновым. Именно Чернов мог, что называется, развязать руки революционеру, предоставив ему свободу. Кроме этого, Бориса Викторовича прельщал и манил главный культ левых эсеров. Ведь они во главе угла ставили героический подвиг и жертвенность ради достижения поставленной цели. Все это ценилось куда выше, чем собственное «я». В общем, левые эсеры сулили Савинкову настоящий алтарь революционной борьбы, который следовало окропить своей же кровью. И для Бориса Викторовича это сыграло одну из ключевых ролей при выборе «берега». Вторая - разрешенный террор. Савинков и левые эсеры были, что называется, созданы друг для друга.

Так что, однажды Борис Викторович понял, что больше не может спокойно плыть по течению и довольствоваться участью ссыльного. И в 1903 году он сумел вырваться из захолустной Вологды. Преодолев множество преград, он покинул родную страну и вскоре оказался в Женеве. Здесь Савинков познакомился с еще одним лидером движения левых эсеров Михаилом Рафаиловичем Гоцем. А затем официально примкнул и к самим эсерам, и к их Боевой организации.

Первое боевое задание не заставило себя долго ждать. Уже в следующем году Борис Викторович получил приказ устранить министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве. Причем Савинков являлся именно руководителем операции. А ее создателем выступил глава Боевой организации Евно Азеф. Азеф же определил и состав группы ликвидаторов. Помимо Савинкова туда вошли: Дора Бриллиант, Егор Созонов, мастер по изготовлению бомб Максимилиан Швейцер, а также еще несколько человек из, если так можно выразиться, «техподдержки». Азеф решил, что удобнее и надежнее всего будет взорвать карету вместе с министром, во время его передвижения от Петербурга в Царское село.

Группа ликвидаторов прибыла в Петербург. Каждый действовал согласно утвержденной инструкции. И на протяжении длительного времени люди из обеспечения операции наблюдали за перемещениями Плеве в течение дня, а также изучили маршруты его еженедельных поездок в Царское село для докладов Николаю II. Они маскировались под извозчиков, продавцов газет и обычных прохожих. Когда данные были собраны в достаточном количестве, утвердили дату операции «Поход на Плеве» - восемнадцатое марта. В этот день Савинков расставил людей с бомбами по ключевым точкам маршрута Плеве. По факту, шансов на спасение у министра не было, но сыграл свою роль человеческий фактор. Один из метателей бомб - Абрам Боришанский - испугался. Он посчитал, что привлек внимание стражей порядка, поэтому самовольно покинул свою точку. Покушение сорвалось.

Поскольку операция провалилась тихо и незаметно, Азеф приказал повторить попытку двадцать четвертого числа того же месяца. Главный бросок доверили Алексею Покотилову, а страхующим стал все тот же Боришанский. После провала он пришел с повинной и выпросил себе второй шанс. Ему было необходимо реабилитироваться в глазах однопартийцев.

Но и на сей раз операция не увенчалась успехом. Двадцать четвертого числа карета Плеве по неизвестным причинам изменила маршрут и проехала другой дорогой. Но Азеф не оставил идею. Поэтому третья попытка была назначена на первое апреля. Главного исполнителя решили не менять. В ночь перед покушением Покотилов находился в гостинице «Северная». Неизвестно, что там произошло, но бомба сработала в руках Алексея. Эсер погиб. Произошедшим, конечно, заинтересовалась полиция. Началось расследование. И всем участникам группы пришлось в экстренном порядке покинуть Петербург и укрыться в Швейцарии. Азеф решил, что с устранением Плеве стоит немного подождать. А затем взялся за кадровую чистку состава Боевой организации. Многие были изгнаны, а Савинков получил выговор за провал операции. После этого Азеф обратился к ЦК партии с просьбой пополнить как ряды бойцов, так и увеличить финансирование своей организации.

Переждав, пока страсти улягутся, боевики вернулись к намеченной цели. Появилась и очередная дата ликвидации Плеве - пятнадцатое июля (двадцать восьмое - по григорианскому календарю). На сей раз, основным метальщиком был выбран Егор Созонов, а Боришанский выступал в роли страхующего. Именно Боришанский первым встретил карету и пропустил ее, а двигавшийся следом Созонов кинул бомбу. На случай его промаха неподалеку находились еще два боевика - Каляев и Сикорский. Но их участие не потребовалось, Егор Сергеевич не промахнулся. Министр внутренних дел погиб на месте. Сильные ранения получил и сам Созонов. Боевики тут же скрылись, бросив своего однопартийца. Здесь же, на месте преступления, его и арестовали. В декабре 1910 года Созонов покончил с собой в Зарентуйской каторжной тюрьме.

Борис Викторович, как и все остальные ликвидаторы, успел скрыться с места преступления. А вечером того же дня он выехал на встречу с Азефом в Москву. И вскоре вновь оказался за границей.

Война продолжается

Одной жертвы, пусть даже такой весомой как Плеве, левым эсерам, конечно, было мало. И Савинков начал подготовку нового теракта. Выбор пал на московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича (являлся пятым сыном Александра II). Действовали боевики по отработанной схеме. А главным метателем стал Иван Платонович Каляев. И семнадцатого февраля он бросил бомбу в карету Сергея Александровича. Великий князь погиб на месте. Из-за мощного взрыва его тело было разорвано на части. Тогда-то и родилась циничная шутка: «Наконец-то Великому князю пришлось пораскинуть мозгами!»

Убийцу арестовали и вскоре приговорили к повешению. Приговор был приведен в исполнение в Шлиссельбургской крепости. Что касается Савинкова, то он после выполнения поставленной задачи, вернулся в Женеву. От него требовалось набрать новых людей, готовых пожертвовать собой ради достижения «великой цели».

Кроме атак на Плеве и Сергея Александровича, боевики Боевой организации устраивали покушения на министра внутренних дел Ивана Николаевича Дурново, священника Георгия Гапона и адмирала Федора Васильевича Дубасова.

Гапона, по подозрению в связи с полицией, задушили и повесили на дереве несколько человек. Среди них был инженер Петр Рутенберг. Он снял дачу в Озерках, что под Петербургом и пригласил туда священнослужителя. Правда, сами лидеры левых эсеров не взяли на себя ответственность за убийство священнослужителя. Они преподнесли его гибель как личную инициативу Рутенберга и его сообщников.

А вот нападение на Дубасова произошло двадцать третьего апреля 1906 года. Главным метателем был выбран Борис Вноровский. Но, несмотря на попадание снаряда, адмирал сумел выжить. Взрывом ему раздробило ступню. Также ранение получил кучер Федора Васильевича. А вот его адъютант - граф Коновницын - погиб. Планировал Борис Викторович совершить покушение и на государя. Он даже сумел найти исполнителя, но реализовать «проект» ему не удалось. Дело в том, что Савинкова арестовали в Севастополе. В этом городе он готовил покушение на адмирала Чухнина. Но полиция сумела узнать об этом. Бориса Викторовича посадили в тюрьму, а вскоре ему вынесли приговор - смертная казнь. Умирать так рано, не смотря на культ жертвенности, Савинков не собирался. Уже позже он написал об этом в романе «Конь бледный»: «Но как-то не верилось в смерть. Смерть казалась ненужной и потому невозможной. Даже радости не было, спокойной гордости, что умираю за дело. Не хотелось жить, но и умирать не хотелось».

Савинков тогда, конечно, не погиб. Ему удалось сбежать из тюрьмы и скрыться в Румынии. После побега Борис Викторович написал:

«В ночь на 16 июля, по постановлению боевой организации партии социалистов-революционеров и при содействии вольноопределяющегося 57 Литовского полка В.М.Сулятицкого, освобождён из-под стражи содержавшийся на главной крепостной гауптвахте член партии социалистов-революционеров Борис Викторович Савинков.
Севастополь, 16 июля 1906 г.».

Интересно вот еще что: полицейские называли Бориса Викторовича «Театральным». Дело в том, что он то и дело менял документы. То Савинков был поляком Адольфом Томашкевичем, то французом Леоном Роде, то поручиком Субботиным. Список его масок можно продолжать и дальше.

В Румынии Борис Викторович, конечно, не задержался. Оттуда он перебрался сначала в Венгрию, затем - в швейцарский Базель. Но и здесь он пробыл недолго, вскоре Савинков оказался в немецком Гейдельберге. Кочуя по Европе, зимой 1906 года он оказался в Париже, где познакомился с Мережковским и Гиппиусом. Эти люди сыграли большую роль в жизни боевика, став его литературными учителями и даже покровителями. Причем псевдоним В.Ропшин ему отдал именно Гиппиус. Что касается творчества, то Савинков в 1909 году написал «Воспоминания террориста» и «Конь бледный». А роман «То, чего не было», появился позже - в 1914 году. Любопытно вот что: однопартийцы не одобряли увлечение литературой и периодически требовали изгнать его из левых эсеров.

В конце 1908 года всех левых эсеров и Боевую организацию потрясла о том, что сам Азеф являлся двойным агентом. Борис Викторович до последнего не верил и в это. Он пытался защитить Евно Фишелевича на «суде чести», который эсеры организовали в Париже. Но успехом эта попытка не увенчалась. После смещения Азефа Савинков стал новым руководителем Боевой организации. Ничего толкового (с точки зрения боевика) добиться организация не смогла. Савинков не потянул роль лидера. И в 1911 году Боевую организацию упразднили. А Борис Викторович перебрался во Францию, где возобновил литературную деятельность. В этой же стране он и встретил Первую Мировую войну.

В те кровавые годы Савинков стал военным корреспондентом. А свои репортажи он из Парижа отправлял в российские издания. В такие как: «Биржевые ведомости», «День» и «Речь». А поэту, художнику и критику Максимилиану Александровичу Волошину Савинков писал, что ему тяжело приходится без политической деятельности, как будто у него «перебиты крылья». А в 1916 году Борис Викторович издал книгу «Во Франции во время войны».

Борьба с новой властью

Февральская революция оказалась полнейшей неожиданностью для всех русских революционеров, находившихся в то время за границей. Ошеломил этот факт и Бориса Викторовича. Поэтому он в спешке распрощался с семьей и вернулся на родину.

В Петроград он прибыл в апреле 1917 года. И вскоре выяснил, что в состав Временного правительства входит много знакомых ему людей. Находились там и эсеры. Например, Керенский, Чернов, Авксентьев. Естественно, такой человек как Савинков, пришелся ко двору. И Борис Викторович оказался в водовороте событий. Спустя кроткое время он уже обрел солидный политический вес и мог влиять на главу Временного правительства – Керенского. Затем Савинков получил должность комиссара Юго-Западного фронта. И поскольку он считал, что прекращать войну с Германией нельзя, пытался донести это до солдат. Но его попытки воодушевить их на ратное дело завершились провалом. В армии начались сильные брожения, дисциплина падала, солдаты отказывались подчиняться приказам, и открыто заявляли о своем желании прекратить бессмысленное, с их точки зрения, кровопролитие. Все прекрасно понимали, что страна быстро погружается в пучину хаоса. Понимал это и Савинков. Он был уверен, что только крепкая, сильная власть, способная брать на себя ответственность и принимать непопулярные решения, могла спасти ситуацию. Такого же мнения придерживался и генерал Лавр Георгиевич Корнилов.

Естественно, что они сблизились. По протекции Савинкова Корнилов получил пост Верховного Главнокомандующего. А сам Борис Викторович занял должность управляющего Военным министерством. Когда появилась новость о назначении, английский посол Бьюкенен сделал в дневнике ироничную запись: «…Мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста, в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию».

Но, как и в случае с Боевой организацией, Савинков, получив высокий пост, не справился. Понятно, что один он ничего не смог бы изменить, но факт остается фактом. Положение в армии с каждым днем становилось все хуже. Тоже самое относилось и к стране в целом.

Ситуация требовала незамедлительного жесткого решения. И Борис Викторович, казалось, нашел единственный путь к спасению – арест всех лидеров большевистского движения (именно их он считал главными виновниками во всех бедах) и возвращение смертной казни в тылу (на фронте к высшей мере наказания уже прибегали). Но Керенский не послушал Савинкова, решив, что подобные меры чрезмерно жесткие. Услышав ответ, Борис Викторович подал в отставку. Правда, Керенский отставку не принял. Он не хотел терять одного из главных своих союзников, поэтому определил его в военные губернаторы Петрограда.

В конце августа произошло событие, которое для Савинкова обернулось трагедией. Генерал Корнилов решил установить в стране военную диктатуру. Подобный ход испугал Временное правительство. И Керенский вместе со своим ближайшим окружением начал искать возможных союзников Лавра Георгиевича. Под «раздачу», конечно, попал Савинков. Его дружба с Корниловым ни для кого не являлась секретом. Бориса Викторовича обвинили в пособничестве генералу. Все попытки доказать свою невиновность не увенчались успехом.

Даже Керенский ему не поверил, считая Савинкова одним из лидеров заговора. Поэтому Бориса Викторовича сняли с поста губернатора Петрограда, а его деятельность поставили под контроль партии. В ответ Савинков отказался от должности военного министра. Вскоре его исключили из рядов эсеров.

Но переживать из-за несправедливого решения Керенского Савинкову долго не пришлось – власть захватили ненавистные ему большевики. Начался новый этап его бесконечной борьбы. Он поучаствовал в провалившемся походе на Петроград, затем сбежал на юг, желая примкнуть к правительству Донской республики. Но здесь его приняли враждебно, сказалось террористическое и революционное прошлое. Поэтому вскоре Борис Викторович «всплыл» в Москве и организовал «Союз защиты Родины и Свободы» (СЗРС). В этот «Союз» он принимал всех, кто был недоволен новой властью. Таким образом, его союзниками стали и монархисты, и социал-демократы плехановского толка, и меньшевики, и эсеры и прочие «опоздавшие». Все они были готовы навязать большевикам борьбу и оспорить «трон». Причем в «Союз» вошло много бывших царских офицеров. А главными помощниками Савинкова стали генерал Рычков и полковник Перхуров.

По факту, «Союз» представлял собой подпольную армию боевиков, которые при помощи террора решили бороться с большевиками. А главными целями на устранение стали, конечно же, Ленин и Троцкий.

Но борьба, как поддержание жизнеспособности «Союза» требовали колоссальных затрат. И Савинков нашел три источника дохода. Первым «сочувствующим» стал председатель чешского национального комитета Масарик. Вторым – генерал Алексеев, один из лидеров Добровольческой армии. Оставшуюся часть необходимых средств выделило посольство Франции. Казалось, что у «Союза» были вполне реальные шансы на достижение поставленных целей, но май 1918 года выдался для Бориса Викторовича ужасающим. Несмотря на все его старания по сохранению СЗРС в тайне от чекистов, подполье было, что называется, вскрыто. Многих сторонников Савинкова арестовали и расстреляли. Он сам чудом избежал казни, спрятавшись в доме ярового противника большевиков Александра Аркадьевича Деренталя.

А большевики захватили Ярославль, Муром и Рыбинск, которые до этого удалось занять бойцам «Союза». После этой неудачи Савинков с огромным трудом сумел добраться до Казани, используя фальшивые документы. В этом городе находился Комитет Учредительного собрания, который состоял, по большому счету, из эсеров. Поэтому Борис Викторович решил упразднить «Союз». Но отношения с бывшими «коллегами» складывались непросто, его до сих пор обвиняли в участии в заговоре Корнилова. Но с этим Савинков кое-как смирился, его обескураживало другое. Он смотрел на эсеров и понимал, что они обречены на поражение, поскольку лидеры Комитета Учредительного собрания не могли воодушевить простой народ на борьбу с большевиками. От безысходности Савинков примкнул к отряду полковника Капееля, причем стал нести службу как обычный рядовой.

Агония

Ситуация становилась все хуже. Но сдаваться Борис Викторович не собирался. Вместе с супругами Деренталь он перебрался во Францию. Здесь Савинков попробовал себя в роли представителя правительства Колчака. А когда армию адмирала разгромили, он взялся за обеспечение вооружением белогвардейцев. Принял участие Савинков и в обсуждении Версальского договора. Как мог, он старался защитить интересы России, поскольку все еще продолжал верить в победу над большевиками.

Но постепенно положение Бориса Викторовича становилось все более шатким и унизительным. Несмотря на встречи с лидерами европейских стран, он чувствовал себя загнанным зверем. Черчиль и Ллойд-Джордж, по сути, прямым текстом говорили, что все белое движение – это «собачка» Антанты. И просто так ее кормить англичане не собирались. Взамен на финансирование они требовали территории России, те, которые были богаты нефтью.

Хрупкую надежду в 1920 году дал Юзеф Пилсудский. Он предложил Борису Викторовичу создать в Польше Русский политический комитет, а также вооруженные формирования. Савинков согласился. Ему удалось набрать порядка двух с половиной тысяч солдат (остатки от армий Деникина и Юденича) и сформировать из них отряд. Этот отряд совершил поход на Мозырь, но вновь вместо победы Савинков довольствовался горьким поражением. И тогда он понял, что с белым движением их дороги разошлись.

Вскоре появился «Научный союз защиты Родины и Свободы» (НСЗРС). Тот, кто вступал в него, приносил присягу: «Клянусь и обещаю, не щадя сил своих, ни жизни своей, всюду распространять идею НСЗРС: воодушевлять недовольных и непокорных Советской власти, объединять их в революционные сообщества, разрушать советское управление и уничтожать опоры власти коммунистов, действуя, где можно, открыто, с оружием в руках, где нельзя – тайно, хитростью и лукавством».

Что же касается официальной программы «Научного Союза», то она включала в себе следующие пункты: борьба с Советской властью, большевиками, монархистами, помещиками, за народовластие, свободу слова, печати, собраний, мелкую частную собственность, передачу земли в собственность крестьян, право на самоопределение народов, ранее входивших в состав Российской империи.

Но и это движение в скором времени самоустранилось. Время играло против Савинкова. И он это понимал, поэтому его попытки изменить ход стали хаотичными и плохо продуманными. Борис Викторович хватался за любую возможность, не пытаясь уже проанализировать ее перспективы. Так, например, было с организацией на территории Советской России «зеленого движения», в котором главной ударной силой стали крестьяне. Савинков писал Деренталю: «Поистине таинственна наша матушка Россия. Чем хуже, тем ей, видимо, лучше. Язык ума ей недоступен. Она понимает или запоминает только нагайку или наган. На этом языке мы теперь с ней только и разговариваем, теряя последние признаки гнилых, но мыслящих русских интеллигентов».

Началась партизанская война. Перевес сил был на стороне большевиков, а Савинкову катастрофически не хватало денег. И для того чтобы осуществлять финансирование боевых операций он «сливал» западным «партнерам» различную ценную информацию о Советах, полученную от своих агентов. В конце концов, большевикам эти «кошки-мышки» надоели. Они потребовали от Польши изгнания Савинкова и всех его сторонников. И вскоре Борису Викторовичу пришлось вновь искать себе пристанище. Он в очередной раз вернулся в Париж и поселился у Деренталей.

И вновь он не собирался прекращать борьбу с большевиками. Но теперь же его противостояние превратилось в фарс. Правители европейских стран постепенно начали налаживать контакт с Советской Россией, а Савинков же превратился в их глазах в безумного фанатика. Соответственно, ни о какой материальной помощи не могло быть и речи. А Муссолини и вовсе вместо денег дал Борису Викторовичу свою книгу дарственной надписью. Пытаясь хоть как-то исправить ситуацию, Савинков решил убить руководителя советской делегации на Генуэзской конференции Чичерина. Но и здесь он потерпел поражение. По факту, это был уже конец. Психическое состояние Бориса Викторовича резко ухудшилось. Он впал в депрессию от осознания бесперспективности дальнейшей борьбы. Затем ситуация для него стала совсем плачевной, поскольку на Западе его стали считать проблемой. Савинков окончательно запутался, чувствуя себя смертельно раненым зверем.

Ctrl Enter

Заметили ошЫ бку Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter

Биография

Начало деятельности

Отец, Виктор Михайлович, - товарищ прокурора окружного военного суда в Варшаве , за либеральные взгляды уволенный в отставку, умер в 1905 в психиатрической лечебнице; мать, Софья Александровна, урождённая Ярошенко (1852/1855-1923, Ницца), сестра художника Н. А. Ярошенко - журналистка и драматург, автор хроники революционных мытарств своих сыновей (писала под псевдонимом С. А. Шевиль). Старший брат Александр - социал-демократ, был сослан в Сибирь , покончил с собой в якутской ссылке в 1904; младший, Виктор - офицер русской армии (1916-1917), журналист, художник, участник выставок «Бубнового валета», масон. Сёстры: Вера (1872-1942; в замужестве Мягкова) - учительница, критик, сотрудник журнала «Русское богатство »; София (1887/1888-после 1938; в замужестве Туринович) - эсерка, эмигрантка .

Савинков учился в гимназии в Варшаве (в один период с И. П. Каляевым), затем в Петербургском университете, из которого исключён за участие в студенческих беспорядках. Некоторое время повышал образование в Германии .

Савинков становится заместителем руководителя Боевой организации Азефа , а после его разоблачения - руководителем. Вместе с Азефом выступает инициатором убийства священника Георгия Гапона , заподозренного в сотрудничестве с Департаментом полиции .

В ночь после побега Савинков написал следующее, отпечатанное в большом количестве экземпляров извещение.

В ночь на 16 июля, по постановлению боевой организации партии социалистов-революционеров и при содействии вольноопределяющегося 57 Литовского полка В. М. Сулятицкого, освобождён из-под стражи содержавшийся на главной крепостной гауптвахте член партии социалистов-революционеров Борис Викторович Савинков. Севастополь, 16 июля 1906 г.

Эмиграция

1917 год. Несостоявшийся диктатор

В Польше

Порвав с белым движением, Савинков искал связей с националистическими течениями. Не случаен его интерес к Муссолини , с которым он встречался в - . Однако в конце концов Савинков оказался в полной политической изоляции, в том числе и от эсеров. В это время он занялся работой над повестью «Конь вороной», осмысляющей итоги Гражданской войны .

Приезд в СССР, арест и гибель

Процесс над Б. В. Савинковым, 1924 г.

В начале августа 1924 Савинков нелегально приехал в СССР , куда был завлечён в результате разработанной ОГПУ операции «Cиндикат-2». 16 августа в Минске был арестован вместе со своей последней возлюбленной Любовью Ефимовной Дикгоф и её мужем А. А. Дикгофом . На суде Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против Советской власти. Свои показания он начал так:

«Я, Борис Савинков, бывший член Боевой организации Партии социалистов-революционеров, друг и товарищ Егора Созонова и Ивана Каляева , участник убийств Плеве, великого князя Сергея Александровича, участник многих террористических актов, человек, всю жизнь работавший только для народа, во имя его, обвиняюсь ныне рабоче-крестьянской властью в том, что шёл против русских рабочих и крестьян с оружием в руках».

Место захоронения неизвестно.

Семья

супруга - Вера Глебовна Успенская (1877-1942), дочь писателя Глеба Успенского . С 1935 в ссылке. После возвращения умерла от голода во время блокады Ленинграда.
- сын - Виктор Борисович Успенский (Савинков) (1900 - 1934) арестован в числе 120 заложников за убийство Кирова, 29 декабря приговорен к ВМН, расстрелян.
- дочь - Татьяна Борисовна Успенская-Борисова (Савинкова) (1901-)
супруга - Евгения Ивановна Зильберберг
- сын - Лев Борисович Савинков (1912-1987) поэт, прозаик, журналист. Во время гражданской войны в Испании - капитан республиканской армии, был тяжело ранен (Его упоминает Эрнест Хемингуэй в романе «По ком звонит колокол »). В второй мировой войне воевал во французском сопротивлении . Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа .

Савинков как писатель

Литературным творчеством Савинков начал заниматься с 1902 года. Его первые рассказы 1902-1903 гг. обнаруживают влияние Станислава Пшибышевского и вызвали отрицательный отзыв Максима Горького . Уже в 1903 году у Савинкова (рассказ «В сумерках») появляется его лейтмотив - революционер, испытывающий отвращение к своей деятельности, ощущающий греховность убийства. Впоследствии Савинков-литератор будет постоянно спорить с Савинковым-революционером, а две стороны его деятельности влиять друг на друга (так, отторжение эсерами своего бывшего вождя связано во многом именно с его литературным творчеством).

В 1905-1909 Савинков выступает как мемуарист, автор написанных по горячим следам очерков о товарищах по БО и знаменитых терактах; эти очерки составили основу книги «Воспоминания террориста» (первая полная публикация - 1917-1918, переиздавалась неоднократно). Революционер Н. С. Тютчев утверждал, что Савинков-литератор в мемуарах «убивает» Савинкова-революционера, критикуя за неправдоподобие ряд пассажей, например, когда убитый Сазонов «полулежал на земле, опираясь рукой о камни» ; «Воспоминания» обстоятельно критически разбирал М. Горбунов (Е. Е. Колосов) .

В 1907 году парижское знакомство с Мережковскими определяет всю дальнейшую литературную деятельность Савинкова. Он знакомится с их религиозными идеями и взглядами на революционное насилие. Под влиянием Мережковских (и при основательной редактуре Гиппиус, предложившей псевдоним «В. Ропшин» и заглавие) написана его первая повесть «Конь бледный» (опубликована в 1909). В основе сюжета - реальные события: убийство Каляевым (под руководством Савинкова) великого князя Сергея Александровича . Событиям придана сильная апокалиптическая окраска (заданная названием), проводится психологический анализ обобщённого типа террориста, близкого к «сильному человеку» Ницше , но отравленного рефлексией; стилистика книги отражает влияние модернизма . Повесть вызвала резкую критику эсеров, которые сочли образ главного героя клеветническим (это подпитывалось и тем, что Савинков до последнего выступал защитником разоблачённого в конце 1908 г. Азефа).

Роман Савинкова «То, чего не было» (1912-1913, отдельное издание - 1914; вновь схожая реакция радикальной критики и товарищей по партии) уже учитывает тематику провокации, слабости вождей революции и греховности террора; главный герой - «кающийся террорист».

В 1910-е годы Савинков эпизодически выступает как поэт, печатаясь в ряде журналов и сборников; его стихи варьируют ницшеанские мотивы ранней прозы. При жизни он не собрал своих стихов; посмертный сборник «Книга стихов» (Париж, 1931) издан Гиппиус. Владислав Ходасевич , в этот период литературный враг Гиппиус, счёл, что в стихах Савинкова «трагедия террориста низведена до истерики среднего неудачника»; но и близкий к эстетическим взглядам Мережковских Георгий Адамович констатировал «обмельчавший байронизм» и «охлаждённый слог» поэзии Савинкова.

В 1914-1923 Савинков печатал почти исключительно публицистику и очерки: «Во Франции во время войны» (1916-1917), «Из действующей армии» (1918), «К делу Корнилова» (1919), «За родину и свободу», «Борьба с большевиками», «На пути к „третьей“ России» (1920), «Накануне новой революции», «Русская народная добровольческая армия в походе» (1921). После окончания бурных событий Савинков в Париже («забившись в щель», по собственному признанию) написал повесть «Конь вороной» (1923). Это продолжение «Коня бледного», с тем же главным героем (который превратился в «полковника») и той же апокалиптической символикой; действие происходит в годы гражданской войны, изображены походы Булак-Балаховича и тыловая антибольшевистская борьба.

Последняя книга Савинкова - написанные в тюрьме Лубянки «Рассказы», сатирически изображающие жизнь русских эмигрантов.

Савинков в художественной литературе

Савинков - прототип террориста Дудкина в «Петербурге» Андрея Белого , Высокова в «Жизни и гибели Николая Курбова» Ильи Эренбурга , выведен под собственным именем в документальной беллетристике Алексея Ремизова и Романа Гуля .

Сурмачёв О.Г. К вопросу о первой публикации рассказа А. Ремизова «Крепость».

Сочинения

Конь бледный . - Ницца, 1913.
То, чего не было . - 3-е изд. - М .: Задруга, 1918.
Из действующей армии. М., «Задруга», 1918
К делу Корнилова . - Париж, 1919.
Борьба с большевиками . - 1925.
Конь вороной Париж, . - 1923; Л., 1924.
В тюрьме (Предисловие А. В. Луначарского) . - М ., 1925.
Последние помещики. М., «Огонёк», 1926
В тюрьме. М., «Огонёк», 1926
Посмертные статьи и письма. - М ., 1926.
Воспоминания террориста (Предисловие Ф. Кона). - 3-е изд. - Х., 1928.
Избранное. - Л. , 1990.
Воспоминания террориста . - М ., 1991.
Записки террориста. - М ., 2002.

Фильмы

Деятельности Савинкова посвящен фильм 1968 года «Крах ».

Мини-сериал (6 серий) 1980 года «Синдикат-2 ».

«Выборгская сторона » (1938).

«Незабываемый 1919 год» (1951).

«Чрезвычайное поручение » (1965).

«20 декабря» (1981) и др.

В сериале «Операция „Трест“» (1967) неоднократно озвучивается различная информация о Савинкове (его деятельность после Октябрьской революции, арест, признание на суде Советской власти и др.).

В 1991 году по мотивам повести «Конь бледный» вышел фильм «Исчадье ада » (реж. Василий Панин).

В 2004 году Карен Шахназаров снял фильм «Всадник по имени Смерть » по мотивам книг Савинкова «Воспоминания террориста» и «Конь бледный».

В 2006 году вышел сериал Юрия Кузина «Столыпин… Невыученные уроки» , основанный во многом на автобиографическом произведении Б. Савинкова «Воспоминания террориста».

Киновоплощения

Зигфрид Шуренберг («Lockspitzel Asew», Германия, 1935)
Всеволод Санаев - («Незабываемый 1919-й », 1952, в титрах не указан)
Владимир Эренберг («В дни Октября», 1958)
Семён Соколовский («Чрезвычайное поручение », 1965)
Кристиан Рист («Azev: le tsar de la nuit», Франция, 1975)
Георгий Шахет («Хождение по мукам », 1977)
Александр Пороховщиков («Особых примет нет», 1978 "Крах операции «Террор» ", 1980)
Владимир Головин («20 декабря», 1981)
Клайв Меррисон («Рейли: король шпионов», 1983)
Георгий Тараторкин («Исчадие ада», 1991)
Алексей Девотченко (Столыпин… Невыученные уроки , 2006)

Литература

Загадка Савинкова. - Л. , 1925.
Ардаматский В. Возмездие. - М ., 1975.
К. Вендзягольский. Савинков // Новый журнал. 1963. № 71, 72.
Давыдов Ю. В. Тайная лига. - М ., 1990.
Гусев К. В. Рыцарь террора. - М ., 1992.
Шикман А. П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. - М ., 1997.
Городницкий Р. А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901–1911 гг. - М ., 1998.
Савченко В. А. Многоликий Савинков // Авантюристы гражданской войны: Историческое расследование . - М .: ACT, 2000. - С. 256-289. - ISBN 5-17-002710-9
Борис Савинков на Лубянке: Документы. - 2001. - ISBN 5-8243-0200-6
Дело Савинкова. // Ленинград: Рабочее издательство Прибой, 1924 год (на сайте Хронос).
David Footman. B. V. Savinkov. Oxford, St. Antony’s College, 1956 (St. Antony’s papers on Soviet affairs).
Karol Wędziagolski. Boris Savinkov: Portrait of a Terrorist. Twickenham, Kingston Press, 1988, 249 pp.
Richard B. Spence . Boris Savinkov: Renegade on the Left. Boulder (CO), 1991, 540 pp. (East European Monographs, 316).
Jacques-Francis Rolland . L’homme qui défia Lénine: Boris Savinkov. Paris, Grasset, 1989, 330 pp.

Примечания

Ссылки

М.СОКОЛОВ: В эфире «Эхо Москвы» программа «Цена революции», ведет ее Михаил Соколов, в студии наш гость, профессор, доктор исторических наук Константин Морозов, говорим мы сегодня о Борисе Савенкове. Скажу несколько вступительных фраз - мне кажется, что немногие деятели российской революции и контрреволюции вошли в историю и видятся через почти столетие как легендарные персонажи. Иногда виной тому не только обстоятельства их собственной жизни, но и то, что с ними стало потом.

Борис Савенков как раз из этого числа, мне кажется, поскольку большевики рисовали его как очень страшного, опасного противника, и силами массового искусства ввели в пантеон антигероев, и вот теперь он там и находится. Если вспомнить фильмы - а их довольно много - «Крах», «Синдикат-2», «Исчадие ада». «Всадник по имени Смерть», там играли такие актеры, как Евгений Лебедев, Георгий Тараторкин, Алексей Серебряков, Андрей Панин, и вот уже последний фильм – Алексей Девотченко. В общем, удостоился хороших актерских работ.

Вот мы и попробуем разобраться, кто был Борис Савенков на самом деле. На сайте у нас первый же вопрос - рассказать о юности Савенкова, образовании, воспитании. С этого начнем.

К.МОРОЗОВ: С вашего разрешения, скажу несколько слов, почему Савенков остался в истории. На мой взгляд, конечно, когда в 60-е гг. близилось 50-летие Великого октября и создание ВЧК, то вспомнили, конечно, о самой успешной чекистской операции – «Синдикат-2», и тогда Савенков стал востребован. Это не только самая успешная операция, это еще и его поведение на суде, когда он признал советскую власть. Поэтому он и прошел в целой череде советских фильмов и попал в память, вытащен фактически из этой черной дыры, в которой так и остались многие из героев революции и контрреволюции.

Но есть и другие причины – конечно, позже, когда стало можно читать его произведения, а они стали широко публиковаться в конце 80-х гг., многие стали искать в не ответ, почему пошли в революцию русская интеллигенция, почему пошли в террор. Его поиски, оправдание насилия ради высокой цели и его сомнения в этом, привлекали интеллигенцию и позже, в том числе, в фильмах последних.

То есть, несколько пластов находятся у Савенкова, которые вызывают интерес. Но конечно, это еще и яркая тема террора привлекает – там масса всяких вещей, от поисков, то есть, самого утонченного вкуса, до самого любящего.

М.СОКОЛОВ: Боевик.

К.МОРОЗОВ: Боевики, загадки, тут и рассуждения о смысле жизни и смерти, и тут же тебе покушение на Николая П. И последнее – он был хорошим писателем, у него был очень хороший литературный слог, его очень легко читать, его воспоминания читаются на одном дыхании, его романы и повести, конечно, сложнее.

Но его военные повести, очерки для газет времен Первой мировой войны тоже читаются на одном дыхании и совершенно не устарели.

М.СОКОЛОВ: Итак, детство героя.

К.МОРОЗОВ: Его отец был дворянином, был судьей в Варшаве, мать была урожденная Ярошенко, дочерью известного русского художника, стала впоследствии довольно известной писательницей, которая отразила, в том числе, и судьбы своих детей, которые все пошли по торному пути революции. Он учился в первой гимназии в Варшаве, водном классе вместе с Каляевым. Там же, в гимназии, познакомился и с Юзефом Пилсудским, хотя по другим свидетельствам он познакомился с ним в Петербурге, а уже во время своей социал-демократической деятельности в конце 19 века.

Когда он уехал в Петербург в 97-м году, его довольно быстро исключили – это начало студенческого движения, очень активного, и много людей, студентов именно этого времени - 98-99 гг. – пришли в революцию. Если посмотреть офицерский состав революционных партий, то там студентов 98-900 гг. будет очень много. По образованию он немножко побывал в Гейдельберге и Геттингене, потом снова вернулся в Петербург, но доучиться ему так и не удалось.

М.СОКОЛОВ: То есть, в начале своей политической карьеры он был социал-демократ.

К.МОРОЗОВ: Да, начинал он как социал-демократ и, был в достаточно известных организациях, в ссылке в Вологде написал одну из статей о тактике социал-демократии, которая была замечена Лениным – он похвалил ее за живой язык и боевитость. Но потом он эволюционировал, и по некоторым свидетельствам, это произошло под влиянием народников и «бабушки Русской революции» Брешко-Брешковской. Она была тоже в Вологодской ссылке, с 902 года он там находился.

Он был женат на вере Глебовне Успенской, а это дочь известного писателя-народника Успенского. Собственно, через жену, через семью со стороны жены, он познакомился с Брешковской и многими другими видными эсерами, и разочаровался в марксизме, что неудивительно, потому что марксизм теория строгая, я бы даже сказал, занудная, скучная, а Савенков всегда был безумным импрессионистом и конечно, я даже удивляюсь, как он был 4 года марксистом – для него это большой срок.

М.СОКОЛОВ: Перейдя к эсерам, он практически сразу становится поклонником террористической деятельности – почему? Ведь среди эсеров были люди, которые выступали за политическую деятельность, агитацию, было крыло Пошехонова-Мякотина, которые потом создали народную социалистическую партию, вполне готовую парламентскую партию.

К.МОРОЗОВ: Я тут вижу две причины. Первую, на мой взгляд, надо искать в характеристике, данной его другом Егором Сазоновым, который сказал, что Савенков боролся с царизмом как-то очень личностно, как будто оскорбили именно его, как честного, благородного человека. И боролся так, что давал всем нам пример. Думаю, что его двигателем, то, что толкало его на борьбу, была вовсе не теория, а личностные эмоции, соображения, нормы поведения честного человека.

Его воспринимали как бретера, спортсмена революции, человека, который ни во что не верит, нигилист. А есть воспоминания Зензинова, когда в 906 г. Они были в Финляндии, прогуливались с Готцем и Зинзиновым, и Готц спросил – что вас, Борис, толкает на борьбу, что вдохновляет? И он ответил, практически, не задумываясь: все, что пожелают мои товарищи, должно быть выполнено. В этом смысл моей деятельности. И Готц с Зензиновым переглянулись, потому что это безумно отличались от того, как представляли себе Савенкова все остальные. Но конечно, это было чуждо им, они оба увлекались философией, исходили из нравственного императива.

Вообще у эсеров не было казенной философии, поэтому каждый выбирал собственную мотивацию, вплоть до того, что часть эсеров были верующими людьми и ходили в церковь. Тот же Вадим Руднев в 17-м году, будучи московской главой, ходил в церковь и не стеснялся этого.

М.СОКОЛОВ: Мотивы в большинстве случаев все-таки достаточно понятны – мы должны осознавать, что в отличие от пишущих сегодня, самодержавие не было таким замечательным строем. Возьмем одну историю - 13 марта забастовали рабочие Златоуста и войска, по приказу уфимского губернатора Богдановича, стреляли в толпу. Убито было 28 человек, ранено около 200, несколько десятков умерло от ран. Среди погибших были женщины и дети. И рабочий Златоуста, Дулебов, застрелил губернатора Богдановича 6 мая 903 г.

К.МОРОЗОВ: Да, это была одна из операций, не самая первая, боевой организации социалистов-революционеров под руководством Григория Гершуни. Первое убийство, которое было совершено боевой организацией – это было покушение на министра внутренних дел Сипягина, оно было сделано студентом, исключенным из Петербургского университета. Предшествовало покушение Карповича, который убил министра просвещения. Боголепова. И то и другое покушение вызвало бурный взрыв радости у студентов, потому что как раз в этот момент шло мощное студенческое движение, и самые ненавидимые фигуры как раз были министр просвещения и министр внутренних дел.

М.СОКОЛОВ: Степа Балмашев его застрелил.

К.МОРОЗОВ: Да, сын известного народовольца.

М.СОКОЛОВ: А Савенков в этот момент уже был членом боевой организации?

К.МОРОЗОВ: Савенков присоединяется в 903 г., он уезжает, убегает, - как угодно можно сказать - из Вологодской ссылки, приезжает в Женеву, встречается с Михаилом Готцем и вступает в боевую организацию под руководством Азефа. И самое первое покушение, в котором принимает участие Савенков – знаменитое покушение на нового министра внутренних дел Плеве. Фигура легендарная, этот человек имел гигантское влияние на Николая П, и вообще считался самым ярым консерватором.

После гибели Плеве много описаний, как либералы, встречаясь на улицах Одессы, Петербурга, жали друг другу руки, обнимались, поздравляли друг друга, и вообще эта эпопея покушения на Плеве 904-го года и затем покушение на Великого князя Сергея Александровича – это была уже новая боевая организация под руководством Азефа, где Савенков был его заместителем. И как Савенков писал, Азеф был в роли капитана корабля, который не выходит из своей каюты, а с командой общался его старший помощник, Савенков.

М.СОКОЛОВ: То есть, Савенков был практически организатором всех этих покушений – слежка, расстановка бомбистов, и так далее.

К.МОРОЗОВ: Причем, отношения с Азефом были натянутые в первое время, он говорил, что они старались поменьше общаться и давали всегда понять, что он сам по себе, а мы сами по себе. И только позже, во время работы над делом Сергея Александровича, он начал проявлять чуткость к членам боевой организации, и стали крепнуть отношения, стали ему прощать грубость, потому что на войне как на войне. На самом деле Азеф умел располагать к себе людей.

М.СОКОЛОВ: Хотя первые впечатления были всегда отталкивающие.

К.МОРОЗОВ: Да. Есть огромное количество примеров этого, есть известная история, когда на одной из революционных квартир служанка открыла дверь, громко сказала: барыня, к вам провокатор пришел. Оказался это Азеф, и служанка знала, что самое плохое слово в доме - провокатор. Когда она увидела Азефа с его характерным лицом, она поняла, что это никто иной, как провокатор, быть не может.

М.СОКОЛОВ: Как вы думаете, преувеличивает ли Савенков, когда пишет в мемуарах, что участники покушений, Сазонов и Каляев, действовали с радостным сознанием большой и светлой жертвы?

К.МОРОЗОВ: Думаю, что всегда сложно отвечать на такой вопрос – преувеличивает ли человек состояние и настроение другого человека, к тому же идущего на гибель во время теракта. Или на казнь, как это случилось с Каляевым, или на пожизненное заключение, как это случилось с Егором Сазоновым. Но, вне всякого сомнения, они были близки друг с другом, дружны, много общались и, вне всякого сомнения, что потом эти люди для Савенкова становятся культом.

Михаил Чернавский вспоминал в 909-910 гг. - Савенков много рассказывал о Сазонове, Каляеве, и было понятно, что он их просто боготворит.

Думаю, что для лучшей части интеллигентов-террористов, эсеровских, которым был Савенков, бремя пролития крови, взятие на свою ответственность жизни, они снимали тем, что отдавали свою – этим они разрешали это противоречие, снимали тяжесть со своей души.

М.СОКОЛОВ: Карпович говорил, что на войне как на войне: нас вешают, мы должны вешать, с чистыми руками и в перчатках нельзя делать дело.

К.МОРОЗОВ: Лидия Стуруа тоже говорила на суде, что у нас психология офицеров во время боя, что мы подавляем свой страх, который, есть, но нами движет чувство долга. Там очень интересные на самом деле вещи, вообще обращение к террору. Есть воспоминания Карповича неопубликованные, в художественной форме о Егоре Сазонове, а с Сазоновым он потом плотно общался на каторги – думаю, что он ему просто рассказывал.

Там совершенно необычная мотивация, которую не найдешь ни в одной эсеровской листовке, и в воспоминаниях об этом умалчивают - там размышления Сазонова, который занимался до этого пропагандой и агитацией о том, что надо скорее повлиять на события в России, что жалко родину, что страна скатывается фактически в такое же полурабство, как и Турция.

М.СОКОЛОВ: Патриотический мотив.

К.МОРОЗОВ: Отчетливые патриотические мотивы, причем это 903 г. – это очень необычно, скажем прямо.

М.СОКОЛОВ: Напомню, что жертвами организации стали два министра, 33 генерал-губернатора и вице-губернатора, 16 градоначальников, 7 адмиралов и генералов. То есть, это действительно был массовый террор под руководством Азефа и Савенкова.

К.МОРОЗОВ: И еще штрих - и еще масса начальников тюрем, каторг, приставов – всех, кто принимал участие в непосредственных репрессиях против политзаключенных. Это было одним из направлений борьбы за политрежим, и многие тюрьмы и каторги благодаря этому террору, как тогда говорили, развинтились. Потому что начальники тюрем боялись – они видели, что становилось с их предшественниками, и потом тюрьмы и каторги завинчивали в 908-909 гг. – Сазонов как раз и погиб во время такого завинчивания в 910 г., приняв яд, чтобы защитить своих товарищей.

М.СОКОЛОВ: Если говорить о практических действиях – сам Савенков ни разу не кидал ни в кого бомбы, ни разу не стрелял - он был именно организатором. А попал он в тюрьму под арест лишь однажды – в Севастополе.

К.МОРОЗОВ: Да. Вообще Севастопольская история это такая фантасмагорическая картина. Когда Савенков едет в мае 06 г. Делать покушение на адмирала Чухнина, а руководство партии эсеров в этот момент принимает решение о приостановлении террора и не ставит их в известность об этом.

Когда они приезжают в Севастополь, причем за ними уже идет слежка – проследили Назарова и Двойникова, а Савенков почувствовал слежку, но посчитал это ошибочным. Взяли Двойникова и Назарова, случайно оказавшихся около собора, где в этот момент севастопольские эсеры осуществили террористический акт, пытались взорвать другого адмирала, адмирала Неплюева. Бомбу бросил 16-летинй Мааров, бомба не взорвалась. Вторую бомбу бросил матрос Фролов, и погибло там довольно много людей и 37 человек были ранены.

Филеры, посчитав, что без участия приехавших террористов не обошлось, арестовали, потом схватили довольно быстро и Савенкова и посадили их на гауптвахту, и довольно скоро, через два месяца, должен был состояться военный суд.

В общем, приговора суда не было – он бежал до этого, но было всем понятно, что смертной казни ему не избежать. Ему помог бежать Зибельберг, Сулетицкий и бывший лейтенант флота Никитенко.

М.СОКОЛОВ: Фактически, распроагандировали одного из охранявших, начальника караула, который и вывел Савенкова из тюрьмы.

К.МОРОЗОВ: По воспоминаниям, там не шла речь о распропагандировании, потому что начальником караула был Сулетицкий, а он был вольноопределяющимся, он был интеллигентом – он потом стал террористом. То есть, когда говорят «распропагандировали», все-таки всегда имели в виду нижние чины – рабочих, крестьян, а это другая история, он даже не знал, что Савенков террорист, когда узнал, уже после того, как они бежали и отсиживались в степной части Крыма, он предложил вступить в боевую организацию, Савенков пытался его отговорить, но не смог.

М.СОКОЛОВ: Судьба его была тоже печальна, его повесили, по-моему.

К.МОРОЗОВ: Да, так же, как Никитенко. Они стали довольно известными, конечно.

М.СОКОЛОВ: Но в начале 906 г. официально террористическая деятельность была приостановлена эсерами.

К.МОРОЗОВ: Да, и это не случайно, потому что еще народовольцы говорили, что как только царизм встанет на путь конституционной монархии, на путь учредительного собрания или Земского собора, то они немедленно прекратят террор. Эсеры говорили то же самое, они действительно прекращали террор, что вызывало массу раздражения у членов боевой организации.

М.СОКОЛОВ: Мы продолжим наш разговор после выпуска новостей.

НОВОСТИ

М.СОКОЛОВ: Продолжаем программу. Говорим о Борисе Савенкове. Загадка, как все-таки Савенков, умный человек, постоянно анализировавший ситуацию, - это видно по его мемуарам, - просмотрел Азефа и массу сообщений о том, что руководитель боевой организации на самом деле двойной агент, ведет и террористическую деятельность и информирует частично о том, что происходит, департамент полиции?

К.МОРОЗОВ: Понять это помогают показания Савенкова Судебно-следственной комиссии по делу Азефа при ЦК КПСР, которая была создана в 909 г. в Париже, и он сам написал письмо и потребовал, чтобы его вызвали – первоначально его не включали в число подлежащих допросу, а он как раз очень хотел, чтобы максимально достоверно была вскрыта невиновность боевой организации террора, и надо сказать, что Савенков ведет на этом суде себя очень достойно. Он дает показания, которые, скорее, бросают тень на него, - лишь бы защитить боевую организацию террора и своих товарищей.

В частности, он говорит, что сам виноват, что проморгал Азефа, что если бы он внимательно пригляделся и проанализировал все, то он был тем членом организации, который мог бы это сделать Другие не могли, потому что у них не было всей информации, а он мог бы это сделать, но ни у него, ни у членов ЦК не хватило, в том числе, и уровня. Сейчас, в 910 году, он бы в этом разобрался и не допустил.

А вообще дело Азефа имело для Савенкова очень тяжелые последствия. Это, конечно же, разочарование, но с другой стороны, и желание воскресить честное имя боевой организации террора и своих друзей. Он пишет статью о необходимости продолжить террор в «Знамени труда» в 909 г., говорит, что грязь Азефа, дело Азефа не может бросить грязь на честное имя Каляева или Доры Бриллиант, Егора Сазонова.

М.СОКОЛОВ: Он пытался продолжить это дело. Была боевая группа, но абсолютно ничего не получилось - в чем причина?

К.МОРОЗОВ: Он создает боевую группу, подписывает договор с ЦК, они пытаются поставить покушение на Столыпина или на Николая П и на одного из великих князей, проводят набор в боевую организацию в Париже, охранка за ними следит. Во время набора они разоблачают двух провокаторов, - Татьяну Цейтлин и Деева, которые записались в кандидаты боевой организации, но были разоблачены – проводились допросы.

Что любопытно, - когда причастность Цейтлин к московской охранке и к ее начальнику, фон Коттону, который завербовал ее еще в 07-м году было установлено, что все члены группы будущего боевого отряда – они создали такую контрразведку – они высказались за их убийство. А Деев был ее сожителем, он сам с охранкой в связях не состоял, но Цейтлин с ним поделилась фактом своего предательства, и он ее фактически поддерживал.

Но Савенков сказал, что пока я руководитель контрразведки и боевой организации, я против крови, против насилия. Мы опубликуем про них в партийной печати сообщение, а убивать их не будем.

В общем-то, конечно, Савенков проявил чудеса конспирации, он выкладывался очень сильно. Они поставили наблюдение в начале 10-го года - слежку извозчиками – выехала полвоина группы боевиков, там был и Михаил Чернавский, Ян берда, Либерман, Степан Слетов, старый эсер – они изображали из себя извозчиков и торговцев вразнос, и у них успешно шла эта работа. Савенков получил информацию о том, что за ними наблюдают, и приказал покинуть Петроград и фактически Савенков спас их от каторги и виселиц.

В группу попал опять же провокатор, - Кирюхин, - это одна из причин того, что революционное движение к этому моменту было просто нашпиговано провокаторами.

М.СОКОЛОВ: И к этому моменту, в 011-м году, партия эсеров ершила от террористической деятельности отказаться, и Савенков вышел на пенсию и стал литератором.

К.МОРОЗОВ: Не то, что ершили отказаться – это было бы не самым худшим вариантом, если бы было только такое решение. В 11-м году, в марте, появляется заключение Судебно-следственной комиссии, где фактически всю вину за Азефа, за провокацию в боевой организации, взвалили на саму боевую организацию, то есть, создали такую логическую схему, что террор это всегда конспирация, а коль начинается конспирация в массовой социалистической партии, вместо того, чтобы заниматься пропагандой и агитацией, которой занимается конспирацией и террором, – тут же разводятся провокаторы, которым значительно легче управлять, влиять, их сложнее вычислить и разоблачить.

Понятно, что эта схема к реальности имела места мало, потому что во всех революционных партиях провокаторов хватало, мы можем вспомнить о том, что и Малиновский в большевистской партии был депутатом-руководителем фракции в Третьей Госдуме.

М.СОКОЛОВ: Теперь – Савенков в Париже. Первая мировая война, он уже писатель Ропшин, книги его имеют достаточный успех. Как он встречает войну?

К.МОРОЗОВ: Савенков уходит, безумно обидевшись на руководство эсеров, из политики. С партией он не порывает, хотя слухи о том, что его исключили из партии или вот-вот исключат, были. Он в 909 г. публикует «Конь бледный», еще раньше знакомится с Гиппиус, Филосовым и Мережковским, и под их влиянием начинает заниматься богоискательством и вместе создавать что-то вроде «Революционного христовства», даже подумывает о создании такой организации, которая бы ценности религии и социализма сплела бы вместе.

В 12-13 гг. он пишет роман «То, чего не было. Три брата», где эти идеи, размышления о цене насилия и вообще о том, что такое революция, роль партии в революции, что такое народ в революции. Уже «Конь бледный» вызвал жуткое неприятие в революционной среде и его партии.

М.СОКОЛОВ: Ну да, там были большинство атеисты и позитивисты.

К.МОРОЗОВ: Да, кроме того, к нему прилепились слова главного героя, Жоржа, что тот ощущает себя каким-то «мастером Красного цеха», - и это прилепили, этим воспользовались все право и праволиберальные публицисты, и Савенков вызвал жуткое раздражение. Хотя его роман «То, чего не было. Три брата» уже публикуют в «Заветах», публикует Чернов, и надо сказать, что публикует, как я полагаю, сознательно – чтобы подразнить эсеровскую парижскую эмиграцию. Потому что Чернов тоже фактически отошел от партийных дел после судебно-следственной комиссии, и отношения у него резко испортились.

Савенкова, конечно, за богоискательство поддерживали, - то есть, в основном бранили, но кое-кто и поддерживал - Шишко, видный народник и народоволец, который писал ему, что «вы, без сомнения, дитя всех тех терзаний и мучений, что и наше поколение». Его поддерживал Чернов в это время очень активно, потому что проблему оправдания насилия нужно было решать, - она действительно стояла перед эсеровской интеллигенцией очень остро, это была непродуманная проблема, другое дело, что Савенков решал ее максималистски.

Войну Савенков встречает во Франции, в октябре 14-го года он пишет жене, это письмо неопубликовано, - он ей пишет 1 октября: «Хотел идти волонтером в том случае, если бы мне не удалось стать военным корреспондентом. Я еще не в армии, но мне обещали, что я туда поеду, как только вообще будут допущены корреспонденты. Пока я все-таки видел очень много и был во многих местах. Я совершенно не в состоянии писать в том тоне, в каком пишут о войне газеты, я всей душой за победу союзников, но война такая ужасная вещь, что, правда, о ней совсем не похожа на газетные повествования. То, что я видел, оставило на мне огромное впечатление – я каждый день во сне вижу траншеи, пожары и трупы».

М.СОКОЛОВ: То есть, он окунулся в фронтовую жизнь. Кстати, в 15-м году он писал Максимилиану Волошину, что военное министерство разрешило ему ехать с другими журналистами, - то есть, на фронте он был в роли журналиста, писал в «Речь» и в «Биржевые ведомости» - то есть до февральской революции зарабатывал пером.

К.МОРОЗОВ: Да, зарабатывал немного, на жизнь его многочисленным родственникам не хватало, и из переписки с Верой Глебовной видно, что он оправдывается и раздражается, что на нем пропитание девяти человек, что газеты платят мало, печатают нерегулярно. Личная жизнь его в этот момент, что видно из писем, - бывшая жена его укоряет, конфликтует с его матерью. Причем, придя к ней на квартиру в Петрограде, и обе они требуют, чтобы он рассудил их в споре. Дети его от первого брака ему писем не пишет, и в 16-м году он просит у Веры Глебовны развод, чтобы усыновить своего 4-летнего сына, незаконнорожденного.

М.СОКОЛОВ: В общем, картина грустной семейной склоки. Итак, 17-й год - его сразу призывают к деятельности победители Февраля?

К.МОРОЗОВ: В 16-м году он пишет бывшей жене и заканчивает: «не надо забывать еще и того, что я уже не очень молодой, и может быть, очень усталый человек».

М.СОКОЛОВ: А ему и 40 еще не было.

К.МОРОЗОВ: Он с 79-го года, но с очень бурной жизнью. В 17-й году, конечно, Савенков был востребован. У Савенкова были амбиции, были ресурсы крупного политического игрока и деятеля. Но эсеры его сразу выводят за рамки игры, на 4 съезде ПСР Зинзинов, делегаты много вопросов задавали об ответственности – несет ли ЦК ответственность за то, что он оказался около Керенского. И Зензинов говорил, что наоборот, эсеры всячески предупреждали Керенского, чтобы он ни в коем случае не пригрел на своей груди Савенкова, и что Савенков с самого начала не имел никаких отношений с руководством эсеров, что правда.

М.СОКОЛОВ: То есть, его лично Керенский пригласил работать в военном министерстве?

К.МОРОЗОВ: Да. Он сначала становится комиссаром 7-й армии, потом комиссаром Юго-Западного фронта, затем управляющим военного ведомства. Причем, ему обещали, что он будет даже товарищем военного министра.

М.СОКОЛОВ: При том, что Министром был Керенский. Фактически министерством управлял бы Савенков?

К.МОРОЗОВ: Да, управляющий должность чуть ниже, но на фотографии, где министр Керенский снят в окружении ближайших сотрудников, Савенков сидит по правую руку.

М.СОКОЛОВ: Август 17-го года – фактически три человека решили судьбу России – Керенский. Корнилов и Савенков. Я понимаю, что запутанная история отношений в этом треугольнике, но все-таки – кто виноват в непонимании и, в конце концов, в том, что формально называется «Корниловским мятежом», каковыми, конечно, эти события не были, а был конфликт, вылившийся в поход на Петроград, объявление Корнилова предателем, отставку Савенкова – все, что открыло дорогу большевикам.

К.МОРОЗОВ: Когда я думаю об этом деле, я вспоминаю другое – покушение на Столыпина, точнее, вспоминаю слова сенатора Трусевича, который говорит, что это дело у него рождает вихрь предположений. Дело Керенского-Корнилова-Савенкова порождает не меньший вихрь предположений, недоумений, загадок, путаницы, прямой лжи, фигур умолчания и даже трудно сказать, что еще.

Совершенно очевидно, что три человека, три видных деятеля, и все трое хотели играть первые роли, вели собственную игру, друг от друга конспирировались, всех карт не открывали. То, что написал Савенков – оно написано так скупо, дозировано, что понять что-либо, как обстояло дело на практике, невозможно. То же самое и у Керенского.

Единственно, что немножко приоткрывает и показывает эмоции в этом деле, - это письмо Волошина, которому Эренбург, хорошо знакомый и дружный с Савенковым, много про эту историю рассказал. Он пишет, что когда еще Савенков был комиссаром, а Корнилов командующим 7-й армии, Корнилов неожиданно ему сказал однажды: А что, если я вас повешу? - Я постараюсь вас предупредить, Лавр Георгиевич. На следующий день Корнилов ему сказал: Знаете, я со вчерашнего дня начал вас уважать. Потом между ними возникла настоящая дружба. Но Савенков человек, обладающий высшей степенью холодного мужества, говорит, что ему иногда в присутствии Корнилова бывало жутковато. И ставши во главе министерства, имел всегда около Корнилова человека, который должен был его убить в случае измены. Керенский Савенкова боялся, но цеплялся за него. И заканчивается это все сценой, когда Савенков отлавливает в кабинете Керенского, закрывает кабинет на ключ и заставляет того подписать приказ о введении смертной казни, со словами, что «другого человека на вашем месте я бы просто пристрелил». И завершающая история - «Александр Федорович, я вас раньше любил и уважал, а теперь не люблю и не уважаю». Керенский в ответ закрыл лицо руками, и расплакался.

То есть, все, что угодно – до мелодраматизма и вполне себе истерических реакций.

М.СОКОЛОВ: В общем, три государственника-патриота-республиканца погубили Россию. Такая вот интересная коллизия. У нас пришел вопрос - почему все-таки Савенков невзлюбил большевиков?

К.МОРОЗОВ: По той же примерно причине, почему большевиков невзлюбили практически все политические партии, политические лидеры и большая часть политических сил, игроков на сцене 17-го года. Потому что большевики фактически перевернули шахматную доску, сказали, что не будет играть по правилам парламентской демократии, правилам выборов в Учредительное собрание, с сохранением демократических свобод, созывом Учредительного собрания, а будем строить социализм, при этом по нашим жестким правилам.

И уже было достаточно понятно, что это приведет и к Гражданской войне, вне всякого сомнения, - это надо было понимать, что «Апрельские тезисы» Ленина в 17-м году - за ними легко прочитывалась Гражданская война. А кто позволит одной партии перестраивать всю жизнь так, как она захочет? И было понятно, что кроме всплеска насилия и деспотизма ничем хорошим это не кончится.

С другой стороны, Савенков в 24-м оду признал советскую власть, и эта тема очень интересная. Но это тема эволюции идейной Савенкова, этой жуткой противоречивости характера, натуры Савенкова, о чем надо обязательно говорить. Про него хорошо сказал Чернавский - что Савенков был двуликим человеком, что нередко, в людях иногда бывает, что живут два человека, но эти две личности находят общий язык, модус-вивенди. А у Савенкова чем дальше, это противостояние обострялось.

Это хорошо уже заметно было и в 06-08 гг., особенно позже, когда он, с одной стороны, руководил боевой организацией и был террористом, а с другой стороны, уже сомневался в возможности террора как такового, возможности проливать кровь – то есть, это уже была настоящая политическая шизофрения. Но при этом он продолжал заниматься террором и продолжал писать.

То же самое у него происходит, когда он борется с большевиками, и позже, в 23-м году, пишет «Коня воронова», где фактически ставит крест на всей этой борьбе.

М.СОКОЛОВ: Но художественно ставит крест. Вообще демократом он последовательным не был, скорее всего, мог состояться как авторитарный лидер, как его друг, Юзеф Пилсудский.

К.МОРОЗОВ: Парадокс заключается в том, что всю жизнь он боролся за политическое освобождение России, политические свободы. А сам в конце жизни начинает эволюционирует как раз резко вправо. Конечно, Пилсудский вызывал у него большие симпатии. Есть письмо личное 20-го года, когда он вынужден покинуть Польшу из-за давления на Пилсудского советской республики, и он ему пишет довольно пронзительные слова благодарности со стороны русского народа. Кроме того, он встречался и с Муссолини, и Муссолини вызывал у него симпатии.

Гиппиус говорила, что у него, вне всякого сомнения, не просто авторитарная жилка, у него деспотический склад характера. Но при этом он был очень противоречив – он души не чаял в друзьях, товарищах по боевой организации. То есть, с одной стороны, он деспот, конечно, а с другой стороны, в боевой организации он многие вопросы решал сам, но вел себя очень по-товарищески. То есть, он очень сложносочиненный, вне всякого сомнения, человек.

М.СОКОЛОВ: В общем, поддержав белое движение, он проявил себя государственником-патриотом скорее.

К.МОРОЗОВ: Да. Но при этом он все-таки пытался занять нишу эсеров, с которыми разругался окончательно. Он говорил о «третьем пути», «зеленом движении», о борьбе с Германией и верности союзникам, но главное, говорил о том, что землю нужно отдать крестьянам и про Учредительное собрание, - эти идеи он сформулировал в 18-м году, в «Союзе защиты родины и свободы», и в 21-м году, «Народный союз защиты родины и революции», он снова эти идеи повторял.

Но завершая, хочу сказать, что Савенков, который признал советскую власть, фактически перечеркнул всю деятельность предыдущую того Савенкова, который боролся с советской властью. Собственно говоря, отсюда и видна его смерть, видно его самоубийство.

М.СОКОЛОВ: Константин Морозов был в программе. Думаю, мы еще поговорим о Савенкове во время Гражданской войне и о том, что было в Польше. Всего доброго.

В гостинице все знакомо до скуки: швейцар в синей поддевке, золоченые зеркала, ковры. В моем номере потертый диван, пыльные занавески. Под столом три кило динамита. Я привез их с собой из-за границы. Динамит сильно пахнет аптекой, и у меня по ночам болит голова. Я сегодня пойду по городу. На бульваре темно, мелкий снег. Где-то поют куранты. Я один, ни души. Передо мною мирная жизнь, забытые люди. А в сердце святые слова:

“Я дам тебе звезду утреннюю”.

Я привык к нелегальной жизни. Привык к одиночеству. Не хочу знать будущего. Стараюсь забыть о прошедшем. Но ведь надежда не умирает. Надежда на что? На “звезду утреннюю”? Я знаю: если мы убили вчера, то убьем и сегодня, неизбежно убьем и завтра.

“Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод, и сделалась кровь”.

Строки из книги Бориса Савинкова “Конь Бледный”. Все сходится - апокалипсическая эпоха, небесная кара, воды земли, превращающиеся в кровь... Утренняя звезда. Борис Савинков - социал-демократ, революционер, террорист, поэт и писатель - ясно, кристально ясно, преступно ясно понимает ужасающий смысл современности, проницает ее мистическое драматическое дно. Он - свидетель и участник Апокалипсиса, ставшего единственным содержанием бытия. Он не сетует на судьбу, он мужественно и мрачно, жестоко и страстно исполняет свой долг - долг превращения воды в кровь, долг Наказания, долг Преступления, долг великого эсхатологического восстания против современного мира. Путь в ночи и во мраке, в крови и смерти, путь к новой заре, золотой заре, путь к Утренней Звезде.

“Побеждающему дам звезду утреннюю”.

Как страшно и тревожно звучат эти слова, исходящие из огненных уст с мечом вместо языка.

“Звезду утреннюю”.

Звезду Бориса Савинкова, русского всадника Апокалипсиса.

Борис Савинков родился в 1879 году. Студентом вступил в революционную социал-демократическую организацию, стал одним из активистов, вскоре был исключен из Университета и подвергся первому аресту. Его отец был русским чиновником в Варшаве. Любовь к Революции была в семье общим местом. Старший брат Бориса погиб в якутской ссылке за верность тем даже идеалам, которые стали жизненным кредо брата.

Юный Савинков вдохновлялся примером народовольцев и социалистов. Романовское самодержавие и бюрократический диктат Системы ему отвратительны в высшей степени. Уже в самые первые годы политической борьбы проступают основные черты его психологического типа, его характера. Он, безусловно, человек крайностей, максималист, экстремист. То, что он любит, он любит до конца, он предан этому всем существом, не задумываясь готов отдать этому самое ценное - жизнь, душу, мысль, чувство. То, что он ненавидит, он ненавидит так же страстно, самоотверженно, жертвенно, так же глубоко и чисто. Удивительная для нашего времени личность - все до конца подлинное, все оплаченное, прожитое, выстраданное, доведенное до логического заключения. Казалось бы, такая последовательность и стройность жизненной концепции должна быть для людей нормой, ведь в этом-то и состоит достоинство человека - в способности свободно выбирать себе идеал и жертвенно служить ему, ставя на карту все. Так поступают не только герои - вообще все люди, каждый должен быть таким. Не тут-то было. Стаи оголтелых обывателей, слюнявых интеллигентов и мещан предпочитают всю жизнь проковыряться так, чтобы избежать любой мало-мальски глубокой мысли, ускользнуть от любого мало-мальски сильного чувства, вывернуться от любого мало-мальски ответственного деяния, поступка. Не удивительно поэтому, что пока вся эта трусливая и лживая и тупая мразь задает тон в человеческом обществе, такие люди как Борис Савинков будут считаться крайне опасным типом, изгоями, экстремистами, париями, отверженными, преступниками, психопатами, выродками. Темная эпоха во всей ее красе: быть покорным подлецом - это норма. Нормальный человек рассматривается как постыдный извращенец. Все перевернулось. Но Борису Савинкову, как и его коллегам по активной революционной практике, на мнение большинства наплевать. Революция, Революция, Революция - это единственное содержание их жизни, это огненный воздух, опьяняющий их мозг, прекрасная мечта по “новому бытию”, по “реальной жизни”, в котором все естественные справедливые пропорции будут восстановлены, герои поставлены в центр, идиоты и холуи Системы сдвинуты на периферию. “Революция” на латыни означает круговращение, переворачивание колеса вещей. Революция - термин из арсенала Солнечного языка. Так солнце после вечернего нисхождения в глубине полночи поднимается к новому Рассвету. Так зимнее солнцестояние переворачивает фатальное нисхождение света к сердцу зимы и восстает на вселенский холод, чтобы раскинуться в распахнутой роскоши новой весны. Революция - Судьба и невеста Бориса Савинкова. Выбор сделан естественно, быстро, без колебаний. Раз и навсегда. Отныне - траектория жизни и судьбы предначертана. Путь Солнца, путь Восстания, путь социалистического солярного переворота. За народ, за Нацию, за Россию, любимую, драгоценную, волшебную Родину, томящуюся в силках романовского мракобесия. Борис Савинков бросает вызов.

Савинков ищет в Революции самых последовательных и радикальных форм. Вначале он примыкает к социал-демократам и вносит некоторый вклад в это движение. Так в первой своей ссылке он пишет статью “Петербургское рабочее движение и практические задачи социал-демократов”. На эту статью Владимир Ленин пишет положительный отзыв, хваля за искренность и живость. Но Савинков все время ищет что-то более радикальное, более соответствующее его натуре. Он находит это в Партии Социалистов-Революционеров, в партии эсеров. Это движение наследовало традиции “Народной Воли”, русского мистического народнического социализма, но вместе с тем разделяло и некоторые положения крайних социал-демократов. Главное отличие от социал-демократов заключалось в крестьянской, народнической, национальной ориентации эсеров, которые видели позитивный идеал в традиционной русской общине, а не в пролетариате. Кроме того, эсеры чаще всего были религиозно (хотя и нонконформистски) ориентированы. И наконец, самой главной отличительной чертой эсеров был культ героического жертвенного индивидуального подвига, идеал Героизма, подвижника, высшей личности, приносящей себя на алтарь революционных свершений, отказывающейся от своего “эго” ради великой цели национального и социального освобождения народа. Эсеры - крайний предельный фланг революционного движения в России, и именно они привлекают к себе юного Бориса Савинкова, который в скором времени станет одним из главных фигур этой партии, ее мифом, ее символом, ее архетипом. Но Савинков не был бы самим собой, если бы он остановился на теоретическом эсеровском экстремизме и хоть и подпольной, но чисто пропагандистской, книжной, литературно-агитационной работе. В его книгах и воспоминаниях постоянно упоминается важный мотив - “психологический настрой некоторых членов партии социалистов-революционеров был таким, что не позволял им довольствоваться только нелегальной работой по агитации и пропаганде, их страстные натуры требовали чего-то большего. Великая мечта и истовая жажда страдания и подвига заставляла их искать немедленного выхода той давящей и сверхчеловеческой силе, которая и привела их в Революцию. Такие люди искали даже в экстремизме своего экстремума, своей крайности. И они находили свое призвание...” Находили свое признание в Терроре.

В 1904 году Борис Савинков по своему настоятельному требованию вступает в БО. Таинственную “Боевую Организацию социалистов-революционеров”, основанную легендарным террористом Гершуни , и возглавляемую Евгением Филлиповичем Азефом . Имя Азеф стало синоним слов “провокатор”, двойной агент, продажный и алчный, жестокий предатель. Это известно всем, а раз на лицо такой консенсус в общественном мнении, то ясно одно, все на самом деле, далеко не так просто. Обыватель не мог быть прав даже в самых очевидных вещах. Тот, кто ходит дорогами Лжи, обманывает и обманывается всегда и во всем. Поэтому довольно объективное, не лишенное симпатии описание Савинковым Евгения Филипповича Азефа в его “Воспоминаниях террориста” внушают полное доверие. Азеф, безусловно, поддерживал отношения с Охранкой, но сообщал он малозначимые, а зачастую и совершенно ложные сведения, способствуя тем самым беспрепятственной работе подпольщиков. В то же время именно Азеф планировал и всячески способствовал успеху самых ярких и сложных терактов Боевой Организации - убийства Плеве , московского губернатора великого князя Сергея и т.д. Не все так просто... Настоящие провокаторы сидят дома и лениво смотрят, как отчаянные рыцари Судьбы обреченно и безнадежно сражаются со свинцовыми волнами энтропического Рока. А если человек имеет достаточно мужества и силы, чтобы вступить в самый центр опасного кровавого рискованного исторического процесса, в водоворот революционной борьбы, представлявшейся безнадежной и обреченной с самого начала, одно это вызывает симпатию. И у меня тоже. Итак, Савинков под началом Евгения Филипповича Азефа становится членом Боевой Организации социалистов-революционеров. Первое задание - ликвидация министра внутренних дел Плеве, жесткого реакционера, символической личности, олицетворявшей в глазах революционеров и народа каменный лик Системы, ощерившийся оскал защитника капитализма и эксплуатации, жестокого представителя отчужденной от нации, выродившейся, омертвевшей, коррумпированной позднеромановской элиты. Боевая Организация видела в предстоящем теракте символический жест. Надо доказать народу, что Система не всесильна, что она держится на гипнозе и иллюзии, что ее мощь фиктивна, основана на всеобщей покорности и безгласности, пассивности и конформизме. Ликвидация Плеве, демонстрация решительного революционного террора представлялась Савинкову и его соратникам по Боевой Организации жестом, направленным не просто против конкретной личности, но против всеобщего сна, против сервильной бараньей покорности, против бесконечной подпитки самой Системы страхом и коллаборационизмом масс и нерешительностью умеренных эволюционных, а не революционных сил. Революция против эволюции. Героический жест жертвенного террора против нерешительных и трусоватых протестов умеренных. На Плеве в сущности было наплевать. Задача Савинкова - разбудить народ к жесту, показать, что он - не вошь дрожащая, и что право имеет... Не отдельный индивид, он вообще не в счет, его дело сгореть в огне восстания. Народ, нация, тайная параллельная Русь, затравленная и перекореженная отчужденным, псевдопатриотическим и западническим по сути, капиталистическим по экономическим формам эксплуатации отвратительным десакрализированным, порвавшим все связи с национальной Святостью, с Москвой Третьим Римом - петербургским романовским самодержавием.

В подготовке убийства Плеве участвуют знаменитые фигуры русского революционного террора - Дора Бриллиант , народоволец Егор Сазонов , изготовитель бомб и самодельного динамита Максимилиан Швейцер и самый яркий и обаятельный персонаж всей этой линии - Иван Каляев , который, возможно, был самым близким и духовно родственным человеком для Савинкова, с которым он постоянно сверял свои самые интимные переживания и мысли. Ваня Каляев, архетип русского революционера. Если сам Савинков - Сверхчеловек, Ставрогин, герой тевтонского мифа, идущий по драматической дороге по ту сторону добра и зла, некий мужской, сугубо мужской тип, то Иван Каляев - Шатов и Кириллов в одном лице. Это парадигма русской мятущейся, бездонно религиозной, бесконечно жертвенной, интимно этической, женственно эсхатологической натуры. Каляев относится к Боевой Организации эсеров, к самой партии как к малой Церкви, к ордену, объединяющему людей в чистом и парадоксальном стремлении к Новому Миру, новой живой реальности. Поэтому и сам Савинков и его жена, Вера Глебовна, так же безусловно преданная революции, становятся для него настоящей семьей. Иван Каляев мучим духовной проблемой - Вера и Революция. Как совместить это? Великий вопрос Руси: Вера и Революция, Вера и Революция, Вера и Революция.

В своем автобиографическом романе - прекрасном романе “Конь Бледный” - Борис Савинков так описывал беседы с Каляевым в ходе подготовки убийства губернатора.

“Ваня пришел в высоких сапогах в поддевке, переодетый в извозчика. У него теперь борода и волосы острижены в скобу. Он говорит:

Послушай, думал ты когда-нибудь о Христе?

О ком? - переспрашиваю я.

О Христе? О Богочеловеке Христе?... Думал ли ты, как веровать и как жить? Знаешь, у себя на дворе я часто читаю Евангелие и мне кажется, есть только два, только два пути. Один - все позволено. Понимаешь ли, все. И тогда Смердяков. Если, конечно, сметь, если на все решиться. Ведь если нет Бога, и Христос - человек, то нет и любви, значит, нет ничего... И другой путь - путь Христов ко Христу... Слушай, ведь если любишь, много по-настоящему любишь, можно тогда убить, или нельзя?

Я говорю:

Убить всегда можно.

Нет, не всегда. Нет, убить - тяжкий грех. Но вспомни: нет больше той любви, как если за други положить душу свою. Не жизнь, а душу. Пойми: нужно крестную муку принять, нужно из любви для любви на все решиться. Но непременно, непременно из любви и для любви. Иначе опять Смердяков, то есть путь к Смердякову. Вот я живу. Для чего? Может быть, для смертного моего часа живу. Молюсь: Господи, дай мне смерть во имя любви. А об убийстве ведь не помолишься. Убьешь, а молиться не станешь... И ведь знаю: мало во мне любви, тяжел мне мой крест.

Помнишь, Иоанн в Откровении сказал? В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее, пожелают умереть, но смерть убежит от них”. Что же, скажи, страшнее, если смерть убежит от тебя, когда ты будешь звать ее и искать ее? А ты будешь искать. Как прольешь кровь? Как нарушишь закон?”

Борис Савинков идет иным путем, нежели Ваня Каляев, но эти пути неразрывно переплетены - путь народного, рыдающего, жертвенного, женственного мистика и трагический путь холодного сверхчеловека. На самом деле, они повязаны глубинным родством - нервный религиозный фанатик-парадоксалист не так слаб, как можно было бы заподозрить. Он истинный аскет, он подчиняет свое существо невероятной дисциплине. Он в некотором смысле не менее жесток и холоден, чем Савинков. Он встает, идет и убивает. Высокий и чистый идеал для него затмевает всякую реальность. Но и сам Савинков, предстающий в своих текстах отрешенным и спокойным, рассудительным и бесстрастным, постоянно выказывает удивительную тонкость души. Он с нежностью смотрит на то, как чистые, красивые и возвышенные юноши и девушки жертвенно приходят, чтобы отдать свои тела и души, главное, души - эти тонкие, чувствительные, алчущие истины и красоты души - в жестокое, мученическое дело Революции, дело Террора. Для Савинкова они братья и сестры, дети, возлюбленные, родные, ангелы. Он с тихой строгостью всматривается в смерть - свою и чужую, в смерть товарищей и жертв. Там, за бархатной завесой, за опадающей известкой скудного материального мира - торжественный, бархатный покой Истинного Бытия, лучи Нового Града. В Боевой Организации Бориса Савинкова, в революционном терроре сходятся воедино в призматической концентрации все силовые линии русской истории, пошедшей после жутких лет Раскола, после аввакумового сожжения по страшным и тайным путям, где святость уже более не отделима от преступления, а бунт чреват высокой страстью к Возврату. Революционный нигилизм русских революционеров - прямое и нетронутое продолжение восстания “параллельной России”, загнанной уже Тишайшим и окончательно забитой Петром в скиты, болота, леса, горы и безлюдные берега окраин. Мы никогда не поймем русскую историю, если мы не поймем раскола, внутренней двойственности Руси и России, тайного противостояния, где восстание и бунт, Революция глубоко, отчаянно консервативны, а реакция - либеральна и прогрессивна. После 1666-го года все в России перевернуто с ног на голову. Узурпация считается легитимной, защитники Традиции приравнены к ниспровергателям устоев. Там, только там корни жизни и жеста Бориса Савинкова, великого русского национального террориста, убийцы, освященного высоким призванием, палача, исполняющего ангельскую миссию... Борис Савинков, самое интересное, самое нагруженное смыслом, самое символическое и трагическое, самое знаковое в истории русской революции, в трагической и парадоксальной летописи национального террора.

Покушение на Плеве удается. Хотя не с первой попытки. Сам Савинков описывает его в своих “Воспоминаниях террориста” так.

“Прошло несколько секунд. Сазонов исчез в толпе, но я знал, что он идет по Измайловскому проспекту параллельно Варшавской гостинице. Эти несколько секунд показались мне бесконечно долгими. Вдруг в однообразный шум улицы ворвался тяжелый и грузный, странный звук. Будто кто-то ударил чугунным молотом по чугунной плите. В ту же секунду задребезжали жалобно разбитые в окнах стекла. Я увидел, как от земли узкой воронкой взвился столб серо-желтого, почти черного по краям дыма. Столб этот, все расширяясь, затопил на высоте пятого этажа всю улицу. Он рассеялся также быстро, как и поднялся. Мне показалось, что я видел в дыму какие-то черные обломки.

Когда я подбежал к месту взрыва, дым уже рассеялся. Пахло гарью. Прямо передо мной, шагах в четырех от тротуара на запыленной мостовой я увидел Егора Сазонова. Он полулежал на земле, опираясь левой рукой о камни и склонив голову на правый бок. Фуражка слетела у него с головы, и его темно-каштановые кудри упали на лоб. Лицо было бледно, кое-где по лбу и по щекам текли струйки крови. Глаза были мутны и полузакрыты. Ниже живота начиналось темное кровавое пятно, которое, расползаясь, образовывало большую багряную лужу у его ног.

Странно, но в этот момент я совсем не заметил, что в нескольких шагах от Егора Сазонова лежал изуродованный труп Плеве.”

Покушение удалось. Плеве нет. Магия Системы подорвана. Как много, как много добиться лишь индивидуальным террором! Все в нерешительности и даже если ненавидят, люто ненавидят, то молчат, от страха от обессиливающего влажного гипноза всемогущества Власти. И в этот момент, когда тяжесть всего карательного, репрессивного аппарата парализует волю и действия, находятся мистические воины, пробужденные, восставшие, братья по апокалиптическому ордену Утренней Звезды - находятся и поднимаются над словами и укорами, восходят к солнечным и жертвенным, мученическим пикам Террора. Террора как самопожертвования, как трагического прокладывания пути остальным. Ведь кто-то должен быть первым, кто-то должен начать, кто-то должен погубить себя, даже свою душу, чтобы открыть нации путь к Свободе, Справедливости и солнечному великому Будущему. Плеве нет. Свершилось. Брешь в каменной стене Системы прорвана. Поднимается пламенный воздух свободы. Качаются троны тиранов и узурпаторов, прозападных, марионеточных карикатур на истинно духовные и истинно национальные ценности.

“Идет дело крестьянское, христианское... ”

Так говорит друг и брат Бориса Савинкова, Иван Каляев, тот, кто убьет губернатора.

“Слушай, я верю: вот идет дело крестьянское, христианское, Христово. Во имя Бога, во имя Любви. Верю, народ наш русский - народ Божий, в нем любовь, с ним Христос. Наше слово - воскресшее Слово: ей, гряди Господи! Иду убивать, а сам в Слово верую, поклоняюсь Христу. Больно мне, больно”.

Каляев, Сазонов, Дора Бриллиант, сам Борис Савинков - все они боевики-эсеры-террористы, народники исполнены мистическим переживанием бытия и общества. И снова вялый тлеющий мозжечок посредственности, трусоватого молчаливого большинства, брюзжит -

вырожденцы, фанатики, извращенцы, инородцы, заговорщики, масоны, фашисты, экстремисты, садисты...

Ничего не понимают люди, брошенные в разверстое кровоточащее лоно вселенской полночи, изуродованные кукольные душонки слушателей, зрителей, читателей, тружеников и отдыхающих. Мы живем в сердце великой мистерии, апокалипсической драмы, финального акта Истории. Все силы, все энергии бытия, все смысловые и духовные линии Времени напряжены до предела. На карту поставлен исход и смысл самого творения. Решается все. Выбор тяжелее вселенной... И именно сегодня.. И именно нами... И именно в России... Политика, общество, даже экономика не что-то отдельное - это лишь наиболее внешние, наиболее грубые и материальные области Великой Битвы, сумасшедшей, драматической борьбы, пронизывающей мир сверху донизу - от головокружительных высот ангелических небес до жгуче кровавых, плотских бездн раскаленного ада. Выбор касается всего и всех. Каменно нависло небо, тяжелая, мутная масса последней Луны над тем, кто выбирает между партией или идеологией, между тем или иным вождем, между тем или иным политическим проектом. За все будет сполна заплачено кровью, потоками крови, океанами крови. Не отговоритесь и не отсидитесь, не отмахнетесь и не отвертитесь, не спрячетесь и не прикинетесь простыми “телезрителями”, наивно вверяющими газетам и телеведущим, несущим преступную чепуху, змеино гипнотизирующим стадо покорных и восприимчивых ублюдков, последних людей заканчивающегося Железного века. Боевая организация социалистов-революцинеров поставила на карты свои жизни и души не из личной патологии. Просто наиболее тонкие и глубокие натуры переживают эсхатологическую драму остро и телесно - как, собственно, и следует ее переживать достойным и полноценным человеческим существам. Поэтому вопрос: социализм или капитализм, свобода или рабство, нация, русский народ или космополитическая каста эксплуататоров имеет для них метафизическое значение. Стоп. Кажется, на лицо парадокс. Каким образом эсеры, нигилисты, ниспровергатели оказываются в числе защитников Традиции? Дело в том, что на самом деле консерватизм - это еще не традиция. Русский раскол и особенно собор 1666-1667 годов лишил империю и официальную церковь эсхатологической легитимации, основанной на апокалипсической функции симфонии властей в православной державе, а русская монархия утратила смысл “держащего”, “катехона”. Истинная Святая Русь ушла в бега, под воду Китежа, в леса и скиты, в тайны логова бегунов и скрытников, в темные радения духовных христиан... На поверхности же осталась подделка, скорлупа, имитация, суррогат, картонный фасад с нарисованными зданиями. Этот омерзительный, безвкусный, малярийный, гниющий и чванливый Петербург... Консерваторы, по видимости, стали исполнять функции либералов и реформаторов, а истинные хранители Святой Руси, национального ковчега Спасения ушли в Революцию.

Здесь-то мы и встречаем их... Их, страждущих, мучающихся, верующих, свято верующих русских людей, русских по духу, по посвящению, по масштабу великой, кровавой и солнечной, брачной и возвышенной, страстной Национальной Мечты....

Против петербургской России, Системы - народный, загнанный, забитый и униженный, сосланный, обессиленный, но живой, такой живой в коллективном бессознательном Третий Рим. Последний Рим. Это его голос слышен в треске револьверов и гулком взрыве бомб. Красный Рим. Рим Бориса Савинкова.

После Плеве группа Савинкова готовит покушение на московского губернатора - великого князя Сергея Александровича. На этот раз счастье улыбнулось Ивану Платоновичу Каляеву. Убийца страдает и счастлив. Оба чувства вместе. На высотах человеческого духа пропадает деление на плохое или хорошее, на восторг и боль, на огонь и свет. Все едино и сильно. Все по ту сторону. Это - таинственная печать Бытия, тайного голоса вещей. То, что причастно к нему, не разлагается на составляющие, все цельно, слито, головокружительно сильно. Иван Каляев повешен в Шлиссельбургской крепости. “Я счастлив за себя, что с полным самообладанием могу отнестись к моему концу,” - последние слова из его последнего письма. Через год в Севастополе схвачен и сам Савинков. Его арестовывают целым взводом - такой ужас он вселяет Системе. Миновать виселицы нет никакой надежды. Но спасение и не входит в планы Савинкова.

Ведь “он не представлял себе своего участия в терроре иначе как со смертным концом, более того, он хотел такого конца: он видел в нем, до известной степени, искупление неизбежному и все-таки греховному убийству”.

Так Борис Савинков писал об одном из товарищей по террору, но в полной мере это может быть отнесено и к нему самому.

В романе “Конь Бледный” Савинков так описывает свое заключение и его исход.

“Помню, я сидел в тюрьме и ждал казни. Тюрьма была сырая и грязная. В коридоре пахло махоркой, солдатскими щами. За окном шагал часовой. Иногда через стену с улицы долетали обрывки жизни, случайные слова разговора. И было странно: там за окном море, солнце и жизнь, а здесь одиночество и неизбежная смерть... Днем я лежал на железной койке и читал прошлогоднюю “ниву”. Вечером тускло мерцали лампы. Я украдкой влезал на стол, цепляясь за прутья решетки. Видно было черное небо, южные звезды. Сияла Венера”.

Да, это она - “утренняя и вечерняя звезда”, та, которая обещана в Апокалипсисе побеждающему. Сияла Венера. Сияла Борису Савинкову, приговоренному к смерти, ждущему смерти, покорного смерти, вестника и жениха смерти... смерти и новой жизни, нового воскрешения...

“Я говорил себе: еще много дней впереди, еще встанет утро; будет день, будет ночь”.

Обратите внимание - в текстах этого безжалостного террориста постоянно проскальзывают религиозные, библейские и евангельские мотивы.

“И был вечер и было утро” - день шестой... “Я увижу солнце, я увижу людей. Но как-то не верилось в смерть. Смерть казалась ненужной и потому невозможной. Даже радости не было, спокойной гордости, что умираю за дело. Было какое-то странное равнодушие. Не хотелось жить, но и умирать не хотелось. Не тревожил вопрос, как прожита жизнь, не рождались сомнения, что там - за темною гранью. А вот помню: меня занимало, режет ли веревка шею, больно ли задыхаться? И часто вечером, после проверки, когда на дворе затихал барабан, я пристально смотрел на желтый огонь моей лампы, стоявшей на покрытой хлебными крошками тюремном столе. Я спрашивал себя: нет ли страха в душе? И отвечал себе: нет. Потому что мне было все равно... А потом я бежал. Первые дни в сердце было то же мертвое равнодушие. Машинально я делал все так, чтобы меня не поймали. Но зачем я это делал, зачем я бежал - не знаю.

Почему любовь дает не радость, а муку? Любовь... Любовь... О Любви говорил Ваня Каляев, но о какой? И знаю ли я какую-нибудь любовь? Ваня знает. Но его уже нет”.

Борис Савинков проходит весь путь революции от начала до конца. После Февральского переворота он назначается “управляющим военным министерством” при Временном правительстве. К большевикам у него отношение крайне негативное. Для этого есть несколько оснований. Во-первых, Савинков, как большинство левых эсеров, убежденный русский националист, а следовательно, классово-интернационалистский подход большевиков ему чужд. Во-вторых, он сторонник первоочередного освобождения крестьянства как наиболее традиционного, религиозного и истинно национального класса, тематика диктатуры пролетариата ему чужда. И наконец, он сторонник героического действия, апологет сильной личности, теоретик и практик великой идеи Русского Сверхчеловека. Большевики же акцентируют роль масс, принижая индивидуальный героизм. Все это приводит Савинкова к белым. С большевиками он сражается столь же яростно, жестоко и радикально, как и с монархией. Вообще стиль Савинкова, одного из виднейших вождей белого дела, очень напоминает барона Унгерна - другого антибольшевистского мистика, аскета, героя, погруженного в бездны парадоксов национальной эсхатологии. Они очень родственны - Унгерн и Савинков. Два воплощения сверхчеловеческого героизма и духовного мистического пути, сопряженного с опасной, страстной и великолепно-жестокой жизнью... И, однако, в романе “Конь Вороной”, где Борис Савинков описывает свое участие в антибольшевистском подходе, есть заметный изъян. Он отдал свое сердце социализму, а вынужден биться бок о бок с монархистами и бандитами, с представителями провалившейся, ненавистной Системы и с шкурными отбросами... Савинков остается самим собой и здесь, но все в романе и в периоде его жизни под лозунгом “Конь Вороной” - все противоречиво и вторично... Заметно, что уже в это время Бориса Савинкова влечет к большевикам. В антибольшевистском лагере Савинков ищет всевозможных союзников - встречается он лично и с Пилсудским и с Черчиллем . Более же всего его привлекает европейский фашизм, который ему естественней и ближе. Но самой близкой реальностью для него явно был национал-большевизм. Если внимательно читать “Коня Вороного”, то совершенно ясно внутреннее уважение Савинкова перед большевиками. Борясь с ними, яростно сопротивляясь им, он все с большей симпатией тянется в их сторону. В 1924 году при переходе советской государственной границы с целью организации в СССР террористической подрывной деятельности Борис Савинков схвачен большевиками. В августе они ему объявляют приговор - смертная казнь. Борису Савинкову еще только 45 лет. Другого бы за одну сотую антибольшевицких зверств чекисты убрали без разговоров. Но к нему, как и к Унгерну, большевики отнеслись поразительно мягко. Савинкову сразу же после оглашения смертного приговора чекисты сообщают новость: приговор изменен, вместо смертной казни - десять лет тюрьмы. Для такого человека - сущий пустяк. В тюрьме Борис Савинков совершает свой последний идеологический вираж, удостоверяющий осевую линию его сложной идеологической эволюции. Он признает себя национал-большевиком и оправдывает красный режим. Едва ли его удалось сломить пытками. Не такой он был человек, да и звучит он довольно искренне.

“После тяжкой и долгой кровавой борьбы с вами, борьбы, в которой я сделал, может быть, больше, чем многие другие, я вам говорю: я прихожу сюда и заявляю без принуждения, свободно, не потому, что стоят с винтовкой за спиной: я признаю безоговорочно Советскую власть и никакую другую”.

Для этого мне, Борису Савинкову, нужно было пережить неизмеримо больше того, на что вы можете меня осудить.

О чекистах, с которыми он сталкивается на Лубянке, Савинков говорит: “Они напоминают мне мою молодость - такого типа были мои товарищи по Боевой Организации”.

В мае 1925 года газеты сообщили, что Борис Савинков покончил жизнь самоубийством. Есть версия, что он бросился в лестничный пролет на Лубянке.

Так, вниз головой, как прыгают в темную воду смерти посвященные - в воду, на дне которой приветливо мерцает им фосфоресцентная морская звезда - “звезда утренняя”, дарованная побеждающим.